Собрание сочинений в 6 томах. Том 2

— Ох, нет, Уилсон. Неправда, — сказала она. — Это просто тропическая лихорадка.

Тогда он ринулся очертя голову:

— Больше всего на свете!

Она ласково возразила:

— Такой любви не бывает, Уилсон.

Он бегал по комнате — короткие штаны шлепали его по коленкам — и размахивал листочком из «Даунхемца».

— Вы не можете не верить в любовь. Вы же католичка. Разве Бог не любит всех на свете?

— Он — да. Он на это способен. И очень немногие из нас.

— Вы любите мужа. Вы же сами мне говорили. Из-за этого вы и вернулись.

Луиза грустно призналась:

— Наверно, люблю. Как умею. Но это совсем не та любовь, которую вы себе выдумали. Никакой чаши с ядом, роковой судьбы, черных парусов. Мы не умираем от любви, Уилсон, разве что в книгах. Да еще какой-нибудь мальчишка сдуру, — и то у него это только поза. Давайте не становиться в позу, Уилсон: в нашем возрасте это уже не забавляет.

— Я не становлюсь в позу, — сказал он с той яростью, в которой сам отчетливо чувствовал фальшь. Он встал перед книжным шкафом, словно призывая свидетеля, о котором она забыла: — Что ж, и у них всех — только поза?

— Не совсем. Вот почему я люблю их больше, чем ваших любимых поэтов.

— И все же вы вернулись. — Лицо его озарилось недобрым вдохновением. — А может, это была просто ревность?

— Ревность? Господи, к кому же я могу ревновать?

— Они ведут себя осторожно, — сказал Уилсон, — но не так осторожно, чтобы люди ничего не знали.

— Я не понимаю, о ком вы говорите?

— О вашем Тикки и Элен Ролт.

Луиза ударила его по щеке, но задела нос; из носу обильно пошла кровь.

— Это за то, что вы назвали его Тикки, — сказала она. — Никто не смеет его так называть, кроме меня. Вы же знаете, как он это ненавидит. Нате, возьмите мой платок, если у вас нет своего.

— У меня сразу начинает идти кровь. Вы не возражаете, если я прилягу?

Он растянулся на полу, между столом и шкафом для продуктов; вокруг ползали муравьи. Сперва в Пенде Скоби видел, как он плачет, а теперь — вот это.

— Хотите, я положу ключ вам за шиворот? — спросила Луиза.

— Не надо. Спасибо.

Кровь запачкала листок из «Даунхемца».

— Вы уж меня, пожалуйста, простите. У меня ужасный характер. Но это вас излечит, Уилсон.

Если живешь только романтикой, от нее нельзя излечиться. В мире слишком много бывших служителей той или иной веры; право же, лучше делать вид, будто еще во что-то веришь, чем блуждать во враждебной пустоте, полной жестокости и отчаяния. Он упрямо настаивал:

— Меня ничто не излечит, Луиза. Я вас люблю. Ничто, — повторял он, орошая кровью ее носовой платок.

— Вот странно, если бы это было правдой! — сказала она. Он вопросительно хмыкнул, лежа на полу. — То есть если бы оказалось, что вы один из тех, кто в самом деле умеет любить. Раньше я думала, что Генри умеет. Было бы странно, если бы оказалось, что умеете вы.

Уилсона вдруг охватил нелепый страх, что теперь его примут за того, за кого он себя выдает, — чувство, которое испытывает штабной писарь: он врал, что умеет водить танк, а теперь началась атака и он видит, что хвастовству его поверили. Признаваться, что он ничего не умеет, кроме того, что вычитал в технических журналах, уже поздно… «Печальная любовь моя! Ты ангел, ты и птица!» ^{56}

Уткнувшись носом в платок, он благородно признал:

— Думаю, что и он любит… конечно, по-своему.

— Кого? — спросила Луиза. — Меня? Эту Элен Ролт, на которую вы намекаете? Или только себя?

— Я не должен был вам ничего рассказывать.

— Значит, это неправда. Давайте говорить начистоту, Уилсон. Вы себе не представляете, как я устала от утешительной лжи. Она красивая?

— О нет, нет! Ничего подобного!

— Конечно, она молодая, а я женщина средних лет. Но вид у нее после всего, что она пережила, наверно, довольно потрепанный.

— Да, вид у нее очень потрепанный.

— Но зато она не католичка. Счастливица. Она свободна!

Уилсон сел, прислонившись к ножке стола, и сказал с искренним жаром:

— Я вас очень прошу, не зовите меня Уилсоном!

— Эдуард. Эдди. Тед. Тедди.

— У меня опять пошла кровь, — сказал он жалобно и снова лег на пол.

— А что вы об этом знаете, Тедди?

— Пожалуй, лучше зовите меня Эдуардом. Я видел, как он выходил из ее дома в два часа ночи. И он опять был у нее вчера после обеда.

— Он был на исповеди.

— Гаррис его видел.

— Да вы за ним, видно, следите.

— Я подозреваю, что он играет на руку Юсефу.

— Невероятно! Это уж вы перехватили.

Она стояла над ним, словно это был покойник; в руке он сжимал окровавленный платок. Оба не слышали, как подъехала машина и снаружи раздались шаги. Обоим было странно услышать голос из внешнего мира: в этой комнате было так уединенно, так душно, как в склепе.

— Что тут случилось? — произнес голос Скоби.

— Да просто… — сказала Луиза и растерянно развела руками, будто хотела спросить: с чего тут начнешь объяснять? Уилсон кое-как поднялся, и кровь сразу же закапала у него из носа.