Собрание сочинений в 6 томах. Том 2

Мертвый лежал, нелепо свернувшись, будто сломанная часовая пружина, возле груды пустых бочек из-под бензина; казалось, что его вышвырнули сюда, не дождавшись рассвета и птиц, которые питаются падалью. У Скоби, пока он не повернул к себе тело, еще мелькала какая-то надежда — ведь Али шел не один, а со слугой Юсефа. Но по темно-серой шее раз и другой полоснули ножом. Да, подумал он, теперь я могу ему доверять. Желтые глазные яблоки с красными прожилками были обращены к нему, но смотрели отчужденно, будто это мертвое тело отвергало его, от него отрекалось: «Я тебя не знаю». Дрожащим голосом он поклялся:

— Клянусь Богом, я найду того, кто это сделал!

Но под этим незнакомым взглядом нельзя было лицемерить. Он подумал: «Это сделал я». Разве я не знал все время, пока сидел у Юсефа, что он что-то затевает? Разве я не мог заставить его мне ответить?

Чей-то голос сказал:

— Начальник?

— Кто это?

— Капрал Ламина, начальник.

— Вы не видите где-нибудь поблизости разорванные четки? Посмотрите внимательно.

— Я ничего не вижу, начальник.

Скоби думал: если бы только я мог плакать, если бы я мог чувствовать боль! Неужели я и в самом деле стал таким подлым? Помимо воли он взглянул вниз, на мертвеца. Неподвижный воздух был густо пропитан бензиновыми парами, и лежавшее у ног тело вдруг показалось ему очень маленьким, темным и далеким, как разорванная нитка четок, которую он искал: несколько черных бусин и образок на конце нитки. О господи, подумал он, ведь это я тебя убил; ты служил мне столько лет, а я тебя убил. Бог лежал под бензиновыми бочками, и Скоби почувствовал вкус слез во рту, соленая влага разъедала трещины губ. Ты служил мне, а я вот что с тобой сделал. Ты был мне предан, а я отказал тебе в доверии.

— Что это вы, начальник? — шепнул капрал, опускаясь на колени возле мертвого тела.

— Я любил его, — сказал Скоби.

Часть вторая

Глава I

1

Он сдал дежурство Фрезеру, запер кабинет и сразу же поехал к домику на холме. Он вел машину, полузакрыв глаза, глядя прямо перед собой, и говорил себе, что сейчас, сегодня все поставит на место, чего бы это ни стоило. Жизнь начинается снова, с любовным бредом покончено. Ему казалось, что ночью любовь умерла навсегда, там, под бочками из-под бензина. Солнце жгло его потные, прилипшие к рулю руки.

Мысли его были так поглощены тем, что сейчас произойдет, — дверь откроется, будет произнесено несколько слов, и дверь захлопнется снова, уже навсегда, — что он чуть было не проехал мимо Элен. Она шла навстречу по дороге, с непокрытой головой, и даже не видела машину. Ему пришлось побежать за ней, чтобы ее догнать. Когда она обернулась, он увидел то же лицо, что когда-то в Пенде, когда ее несли мимо, — полное безысходности, без возраста, как разбитое стекло.

— Что ты здесь делаешь? На солнце, без шляпы?

Она сказала рассеянно, стоя на твердой, глинистой дороге, поеживаясь:

— Я искала тебя.

— Сядем в машину. Смотри, у тебя будет солнечный удар.

В глазах ее блеснула хитрость.

— Ага, значит, это так просто? — спросила она, но подчинилась.

Они сидели рядом в машине. Теперь уже не было надобности ехать дальше, с тем же успехом можно было проститься здесь.

— Мне утром сказали насчет Али. Это ты сделал?

— Горло не я ему перерезал. Но умер он потому, что я существую на свете.

— А ты знаешь, кто это сделал?

— Я не знаю, кто держал нож. Наверно, какая-нибудь портовая крыса. Слуга Юсефа, который был с Али, пропал. Может, он это сделал, а может, и его убили. Мы никогда ничего не докажем. Но думаю, что это дело рук Юсефа…

— Ну, — сказала она, — на этом нам надо кончать. Я больше не могу портить тебе жизнь. Молчи! Дай мне сказать. Я не знала, что так будет. У других людей бывают романы, где есть начало, конец, где оба счастливы, у нас это не получается. Для нас почему-то — все или ничего. И поэтому надо выбрать «ничего». Пожалуйста, молчи. Я думаю об этом уже несколько недель. Я уеду отсюда сейчас же.

— Куда?

— Говорю тебе — молчи. Не спрашивай.

В ветровом стекле неясно отражалось ее отчаяние. Ему показалось, будто его разрывают на части.

— Дорогой мой, — сказала она, — только не думай, что это легко. Мне никогда не бывало так трудно. Куда бы легче было умереть. Ты теперь для меня во всем. Я никогда не смогу видеть железный домик или машину «Моррис». И пить джин. Смотреть на черные лица. Даже кровать… ведь придется спать на кровати. Не знаю, куда я от тебя спрячусь. И не надо говорить, что через год все обойдется. Этот год надо прожить. Зная все время, что ты где-то там. Зная, что я могу послать телеграмму или письмо и тебе придется их прочесть, даже если ты не ответишь. — Он подумал: насколько ей было бы легче, если бы я умер. — Но я не имею права тебе писать, — сказала она. Она не плакала, ее глаза, когда он кинул на них быстрый взгляд, были сухие и воспаленные, такие, как тогда, в больнице, измученные глаза. — Хуже всего будет просыпаться. Всегда бывает такой миг, когда не помнишь, что все переменилось.

— Я тоже приехал проститься. Но, видно, и я не все могу.