Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Не жившие в тридцать седьмом могут представить этот год свинцовым, пасмурным, нерассветным… Но помнится он на диво теплым, солнечным, ничем как будто не отличимым ни от тридцать пятого, ни от тридцать шестого. «А нынче прямо ломучие хлеба. Будто и самый Бог — за эту окаянную власть!» — говорил устами своего героя в «Целине» хитроумный Михаил Шолохов. И, забегая вперед, можно сказать: и тридцать восьмой, тридцать девятый, сороковой, и даже начавшийся сорок первый были веселые, шумные, счастливые будто, ничем не омраченные годы. «Ну, посадили там кого-то… Задело, значит… Зря не посадят..» Вот и вся молва. «Враги кругом. Кирова даже вон убили..» «Кругом враги..» Пело-звенело о счастливой жизни, грохотало радио на улицах, в парках, на стадионах и площадях. В быстро растущие здравницы и санатории для трудящихся ехали премированные за ударный труд счастливчики поправляться (в отличие от нынешнего времени, тогда были счастливы добавить в весе килограмм-другой здоровья). Ехали отдыхать в пионерские лагеря дети шоферов, техничек, рабочих и служащих. А для узкой элиты: чекистов, военных, инженеров — строились классические городки по манере Ле Карбюзье. Для детей их были «Артеки». Веселая, напряженная, трудовая, вся в ожидании будущего счастья, катилась река… А в газетах, что ни день, — рапорты о трудовых подвигах. Стаханов! Дуся Виноградова! Паша Ангелина! А там еще герои: «киривоносовцы», «семиволосовцы».. И «челюскинцы», утопившие свой пароход, а все равно «герои».. И летчики, летчики, летчики!.. Водопьянов, Молоков, Чкалов, Громов.

И девушки, летчицы-героини… А в газетах — разоблачения врагов: травили реки, сыпали стекло в масло, гвозди в хлеб! Устраивали взрывы! Готовили убийство дорогих вождей! И народ ликовал! Народ одобрял! Народ приветствовал расстрелы…

И совсем уж неверно: была-де какая-то ночная жизнь. Не было ее. «Черные вороны» — машины-ящики запросто ездили днем, и все знали, кого возят эти «вороны». Сидят там воры, преступники, враги — вот и все. А раз увезли на «вороне», значит, задело. «Москва слезам не верит!» — это с тех пор и пошло..

К тридцать седьмому году магазины уже ломились от продуктов. Даже в каждой молочной стояли бочки с икрой. Икра — продукт доступный, бери хоть килограммами! И водки недорогой было — залейся. Правда, всего двух сортов: обычная, под красным сургучом, и «московская» — под белым. Других не было. Ну, а пиво в тридцать седьмом было? Разочарую хулителей советской власти: именно в тридцать седьмом стали строить в людных местах и на пустырях странные, помнится, восьмиугольные строения под шатровыми крышами — «американки». В «американках» же пиво продавалось кружечное — на разлив и на вынос — бидончиками… Пей, залейся… Были бы деньжонки. Пиво качали прямо из бочек особыми качками-насосами лопающиеся от здоровья лукавые бабы. Вывеска над ними предупреждала: «После отстоя требуйте долива!»

И хлеб был в достатке трех видов: черный, белый и «серый» — самый, пожалуй, вкусный. И сушки были, и пряники, и пирожное. Шоколад (не всем доступный!) винтовыми лесенками распирал витрины. В праздники на стол ставилась бутылка черного «Кагора», а шампанское было не в моде. Напиток для буржуев.

И еще, помнится, продавался везде керосин, и странная, давно вымершая ныне машинка — примус — чадила-шумела на каждой кухне. А кто не хотел возиться с примусом, пожалуйста, открывались недорогие столовые и «фабрики-кухни» — бери готовые обеды на дом. И странная, давно вымершая посуда — «судки», трехэтажные, четырехэтажные — были в обиходе. Зачем готовить, терять время? Пошел и купил сразу первое, второе и третье… Это ли не забота о трудовом народе? О раскрепощении женщины? А развлечься хочется — тоже пожалуйста… Для детей садики, Сады пионеров, Дворцы с кружками, а для взрослых Парки культуры и отдыха. Отдыхай, наслаждайся сосновым воздухом, танцуй на дощатой веранде под улюлюкающий джаз. В моде были «Утомленное солнце., нежно с мо-рем проща-алось…» (а дальше сообщение, что «в этот час ты приз-на-а-лась, что нет любви!») — танго… Но все забивал фокстрот: «У самовара., я и моя Маша., а на дворе., совсем УЖЕ ТЕМНО! (И опять сообщалось, что «Маша., чаю., наливает… И взгляд ее ТАК МНОГО ОБЕЩАЕТ!»)