Собрание сочинений в 9 тт. Том 1

Рояль был покрыт пылью. Нарцисса изящным движением открыла крышку.

— Если вы дадите мне тряпку…

— Ничего, я сама вытру, — заявила мисс Дженни и, задрав подол юбки, принялась яростно тереть клавиши. — Ну вот, теперь все в порядке.

После этого она выдвинула из-за рояля стул и уселась. Задумчиво и с некоторым любопытством она продолжала смотреть на профиль гостьи, но вскоре старинные мелодии разбередили ей память, глаза ее смягчились, и воспоминания о безвозвратно ушедших в небытие днях и все еще не побежденных заботах самой мисс Дженни поглотили и гостью, и тревогу, на мгновенье промелькнувшую в ее лице, и она не сразу заметила, что, играя, Нарцисса тихонько плачет.

Мисс Дженни наклонилась вперед и коснулась ее руки.

— А теперь расскажите мне, что случилось, — скомандовала она. И Нарцисса, все еще плача, своим низким контральто рассказала ей все.

— Гм, — произнесла мисс Дженни. — Этого следовало ожидать от человека вроде Хореса, которому больше нечего делать. Не понимаю, почему вы так огорчаетесь.

— Но эта женщина! — Нарцисса вдруг всхлипнула, как ребенок, и закрыла лицо руками. — Она такая грязная!

Мисс Дженни вытащила из кармана юбки мужской носовой платок и протянула его гостье.

— Что вы этим хотите сказать? Она что — не любит умываться?

— Да нет, совсем не то. Она… она… — Нарцисса вдруг отвернулась и опустила голову на рояль.

— Ах, вот оно что. Все женщины таковы, если вы это хотите сказать. — Мисс Дженни сидела все так же подчеркнуто прямо, созерцая опущенные плечи гостьи. — Гм. Хорее потратил на свое образование столько времени, что так ничему и не научился… Но почему вы его не остановили? Неужели вы не видели, к чему все это клонится?

Нарцисса немного успокоилась, перестала плакать, подняла голову и вытерла глаза платком мисс Дженни.

— Это началось еще до его отъезда. Разве вы не помните?

— Верно. Я теперь припоминаю всевозможные бабьи сплетни. Кто же вам все-таки сказал? Хорее?

— Сначала миссис Мардере. А потом Хорее. Но я никогда не думала, что он… Я никогда не думала… — Она опять закрыла голову руками, уронила ее на рояль и, всхлипывая, произнесла: — Я бы с Хоресом так не поступила.

— Ах, это Сара Мардере? Можно было бы догадаться… Я ценю сильный характер, даже если он скверный. Однако слезами горю не поможешь, — объявила она, решительно вставая. — Мы подумаем, что тут можно сделать. Только я бы предоставила ему полную свободу — ему пойдет на пользу, если она возьмет да и сделает из него коврик для вытирания ног. Жаль, что у Гарри не хватает твердости, чтобы… Впрочем, я думаю, что он только обрадуется, я бы на его месте была очень рада… Ну полно, полно, — добавила она, заметив, что Нарцисса встревожилась. — Гарри его не обидит. А теперь утрите слезы, ступайте в ванную и приведите себя в порядок. Скоро вернется Баярд, а вы ведь не хотите, чтоб он видел, как вы плачете, правда?

Нарцисса быстро взглянула на дверь и приложила к лицу платок мисс Дженни.

Потом он будет искать ее по всему дому, выйдет на аллею и в лучах вечернего солнца зашагает через лужайку туда, где она в одном из его любимых белых платьев сидит под дубом, на который каждый вечер прилетает петь свои песни пересмешник. Он принесет ей последнее произведение своего стеклодувного искусства. Теперь их было уже пять — все разных цветов, все доведенные почти до совершенства, и у каждого было свое имя. И всякий раз, закончив их и даже не дав им как следует остынуть, он непременно должен был пройти с ними по лужайке и отнести их туда, где она сидела с книгой или, быть может, со смущенным гостем; он приходил в грязной расстегнутой рубашке, с черным от дыма лицом, чуть-чуть одержимым, одухотворенным и прекрасным, с измазанными сажей руками, в которых покоилась ваза, хрупкая и скромная, как пузырек.

4

Земля на какое-то время приняла его в свое лоно, и оп познал то, что называется удовлетворенностью. Он поднимался на рассвете, сажал растения, наблюдал за их ростом и ухаживал за ними; бранил и погонял черномазых и мулов, не давая им стоять без дела; наладил и пустил в ход мельницу, научил Кэспи управлять трактором, а в обод и по вечерам приносил с собой в дом запах машинного масла, конюшни и перегноя; ложился в постель с приятным ощущением отдыха в благодарных мышцах, со здоровым ритмом природы во всем теле и так засыпал. Но порой он вдруг ни с того ни с сего просыпался в мирной темноте своей спальни, весь в поту и натянутый как струна от давнего страха. И тогда мир мгновенно отступал, и он снова превращался в загнанного, попавшего в ловушку зверя высоко в синеве, полного безумной жажды жизни, запутавшегося в той самой коварной материи, которая предала его — того, кто слишком часто испытывал судьбу, и в голове опять всплывала мысль: о, если б только, когда тебя настигнет пуля, ты мог бы разорваться, взлететь наверх — куда угодно, лишь бы не на землю. Нет, нет, это не смерть наполняет твою глотку блевотиной, а то ощущение взрыва, которое тебе суждено испытать бессчетное множество раз еще до того, как ты будешь сражен.