Собрание сочинений в 9 тт. Том 5

Я ожидал (и Ринго, наверно, тоже), что она велит нам помочь Джоби, но она сказала лишь: «Идемте», — повернулась и пошла не к хибаре, а через выгон, на дорогу. Мы не знали, куда она ведет нас, пока не пришли к церкви. Бабушка прямиком по проходу направилась к алтарю и, когда мы тоже подошли, сказала:

— На колени.

Мы встали на колени в пустой церкви. Она опустилась между нами, маленькая; заговорила спокойно, не частя и не заминаясь; голос ее звучал тихо, но сильно и ясно:

— Я прегрешила. Я украла, я лжесвидетельствовала против ближнего, пусть даже этот ближний — враг моей страны. И более того, я принудила и этих детей грешить. Беру их грехи на свою совесть.

День был один из светлых, мягких, осенних. В церкви было прохладно; коленки ощущали холод пола. За окном — ветка орешины с уже желтеющими листьями, на солнце они как золотые.

— Но грешила я не из алчбы или корысти, — говорила бабушка. — И не ради мщения. Укорить меня в этом не посмеет никто — даже Ты сам. В первый раз я прегрешила ради справедливости. А затем грешила ради большего, чем справедливость: ради того, чтобы одеть и пропитать Твои же сирые создания — ради детей, что отдали отцов, ради жен, что отдали мужей, ради стариков, что отдали сыновей для святого дела, хоть Ты и не соблаговолил увенчать его успехом. Я делила добытое с ними. Это правда, что я и себе оставляла, но тут уж мне лучше судить, ибо и у меня есть на попеченье старики, есть дети, которые, быть может, уже сироты. А если и это в глазах Твоих является грехом, то и этот грех беру на свою совесть. Аминь.

Она поднялась с колен. Встала легко, точно невесомая. На дворе было тепло; другого такого погожего октября я не упомню. А может, просто до пятнадцати лет погоду не замечаешь. Мы возвращались домой медленно, хотя бабушка сказала, что не устала.

— Любопытно все же, как янки дознались про наш загон, — сказала она.

— А неужели не ясно? — сказал Ринго. Бабушка взглянула на него. — Им Эб Сноупс сказал.

На этот раз бабушка даже не поправила: «Мистер Сноупс». Застыла на месте, не сводя глаз с Ринго.

— Эб Сноупс?

— А вы думали, он так и успокоится, оставит непроданными те девятнадцать мулов? — сказал Ринго.

— Эб Сноупс. Вот как. — И бабушка пошла дальше, а мы за ней. — Эб Сноупс, — произнесла она снова. — Обвел он меня вокруг пальца, однако. Но ничего уж не поделать. И все-таки, в общем и целом, жаловаться нам не на что.

— Мы их обклали по макушку, — сказал Ринго.

Спохватился, но поздно. Бабушка тут же приказала:

— Ступай бери мыло.

Он повиновался. Пробежал выгоном, скрылся в хибаре, затем вышел, спустился к роднику. Мы тоже почти уже дошли домой; когда, оставив бабушку у порога, я сбежал к роднику, он выполаскивал рот, держа в руке жестянку с вязким мылом, а в другой — тыквенный ковш. Выплюнул воду, прополоскал снова рот, выплюнул; на щеке длинный мыльный мазок; по ветру бесшумно летят легкой пеной цветные пузырики.

— А опять повторю, по макушку мы их обклали, — сказал Ринго.

4

Мы ее удерживали — оба отговаривали ее. Ринго ей открыл глаза на Сноупса, и ей и мне открыл. Да мы и так все трое должны бы понять были Сноупса с самого начала. Правда, я не думаю, чтобы Сноупс знал, что так с этим получится. Но думаю, что если б даже знал, то все равно бы подбивал бабушку на это. А мы отговаривали ее, удерживали, но бабушка сидела у огня — в хибаре было теперь холодно, — сложив руки под шалью, не споря и не слушая уже, с лицом совсем каким-то глухим, и только твердила свое, что это ведь один последний раз и что даже подлец за приличную плату способен вести себя честно. Было уже Рождество; мы как раз получили письмо от тети Луизы, из Хокхерста, с вестями о Друзилле, почти год как пропавшей из дому; тетя Луиза наконец-то узнала, что Друзилла воюет в Каролине — простым солдатом в отцовском эскадроне, как и мечтала.

Ринго и я как раз вернулись из Джефферсона с этим письмом — а в хибаре у нас стоит Эб Сноупс и убеждает бабушку, и та слушает, верит ему — потому что она все еще верила, что раз Эб Сноупс за нас, а наше дело правое, то, значит, он не окончательный подлец. А ведь она знала, на что идет; слышала же она про них своими ушами; весь округ знал про эту банду, вселявшую ярость в мужчин и ужас в женщин. Каждый знал того негра здешнего, которого они убили и сожгли вместе с лачугой. Они именовали себя «Отдельный отряд Грамби», их было человек пятьдесят — шестьдесят общей численностью, формы они не носили, а появились неизвестно откуда, как только ушел последний полк северян; они налетали на коптильни и конюшни, а когда знали, что не встретят мужчин, то врывались в дома, потрошили матрацы, взламывали полы, разбивали стены — искали деньги и серебро, пугая белых женщин пытками, истязая негров.