Собрание сочинений в 9 тт. Том 5

— Погоди, — сказал дядя Бак. Ринго приостановился. — Может, желаешь заново один на один? На выбор с любым из нас.

— Прав у меня не отымете, — Сноупс в ответ. — Я беззащитен, но протест мне остался. Валяйте, секите.

И он, пожалуй, прав был, приглашая сечь. Пожалуй, отпусти мы его без порки, они бы, воротясь, убили его сами еще до ночи. А так — дожди начались в этот вечер, и пошла на разжиг календарная палочка, поскольку дядя Бак признал, что рука разбаливается всерьез, — мы поужинали вместе, и Эб Сноупс усердней всех выказывал заботу о дяде Баке, говоря, что обиды не держит и сам видит, как промахнулся со своей доверчивостью, и что теперь хочет единственно домой вернуться, потому что доверять можно только людям своим, каких знаешь всю жизнь, а за доверие к чужаку поделом тебе и кара, — когда самому теперь понятно, что делил кров и пищу с гремучими змеями. Но как только дядя Бак пробовал у него вызнать, Грамби то был или нет, так Сноупс тут же осекался и говорил, что видеть не видал никакого Грамби.

Наутро они уехали домой. Дядя Бак расхворался; мы хотели проводить его сами или чтоб Ринго проводил его домой, а Сноупс пусть со мной едет; но дядя Бак не согласился.

— Грамби его, того гляди, опять поймает и привяжет к дереву при дороге, и придется тебе терять время на погребение Сноупса, — сказал дядя Бак. — Вы, ребята, езжайте вдогон. Немного уж осталось дожимать их. Не дайте им уйти! — закричал он (лицо красное, глаза блестят), протягивая мне пистолет на ремешке, сдетом с шеи. — Не дайте им уйти! Дожмите их!

3

И мы поехали вдогон вдвоем. Весь день лило; дожди пошли уже не переставая. У нас было по два мула под седло; ехали мы быстро. Лили дожди; мы подчас и с разжигом огня не возились; тогда-то и потеряли мы счет дням, потому что как-то утром подскакали — костер у них еще горит, и лежит свинья, так и не разделанная; а случалось, и ночь напролет проводили в седле, меняя мулов каждые примерно два часа; так что иногда мы спали ночью, иногда днем и знали, что все эти дни они откуда-то следят за нами, убегая, и что теперь, когда дяди Бака с нами нет, они не смеют и залечь, запутав след.

Затем как-то под вечер — дождь перестал, но небо осталось в тучах, и снова холодать начало — мы скакали по старой дороге вдоль речного русла; под деревьями сумеречно, узко, а мы скачем, и вдруг мул подо мной шарахнулся и встал, я чуть не кувырнулся через голову его; и мы увидели, что среди дороги с ветки висит что-то. Висит старый негр, опустив босые пальцы ног и уронив набок голову в ободке седых волос, точно задумавшись. К негру приколота записка, но мы смогли ее прочесть, только выехав на поляну. Это была грязная бумажка с крупными печатными каракулями-буквами, точно ребенок их писал:

Не пугаю а последний раз придупреждаю. Ворочайтесь назад. Иначе даю гарантею будет с вами как с этим. Тирпенье мое кончилос дети не дети.

Г.

И ниже приписка почерком еще бисерней, чем у бабушки, но чувствуется почему-то, что мужским; и, глядя на эту бумажонку, я точно опять увидел черного, как он сидел тогда за костром — ножки в сапожках, волосатенькие руки, заношенная крахмальная рубашка и заляпанное грязью щегольское пальтецо.

Подписано не одним лишь Г., но и другими, в частности человеком, менее склонным щепетильничать с детьми, чем Г. Все же человек этот желает дать и тебе и Г. еще один шанс. Воспользуешься им — будешь жить и вырастешь. Упустишь этот шанс — простишься с юной жизнью.

Я смотрю на Ринго, он — на меня. Тут раньше на поляне стоял дом. За поляной дорога опять уходит в гущу деревьев, в серые сумерки.

— Возможно, завтра окончание, — сказал Ринго.

Настало завтра; мы спали эту ночь в стогу, а на заре опять пустились речной низиной по мглистой дороге. На этот раз шарахнулся мул под Ринго — так резко шагнул из кустов тот черный в грязных сапожках и пальтеце и с пистолетом в волосатой ручке, и только глаза и нос виднеются из бороды, из-под шляпы.

— Ни с места, — говорит. — Вы у меня на мушке.

Мы остановили мулов. Он отошел в кусты, и затем оттуда вышли уже трое: сам чернобородый и другой с ним рядом — ведут двух заседланных лошадей, а чуть впереди, убрав руки за спину, идет третий — кряжистый белесоглазый человек с лицом, поросшим ржавой щетиной. Он в линялой конфедератской шинели, в сапогах, какие носят янки, и без шляпы; на щеке длинный мазок засохшей крови; весь бок у шинели покрыт коркой грязи и рукав полуотодран от плеча, но до нас не сразу дошло, что плечи потому такие кряжисто-напруженные, что руки за спиной туго связаны. И тут мы вдруг поняли, что наконец-то видим Грамби. Еще перед тем поняли, как чернобородый сказал:

— Вам нужен Грамби. Вот он.