Собрание сочинений в 9 тт. Том 7

Они глядели друг на друга, она всматривалась в него, как будто не она, но восковое лицо той, что лежала внизу, отражалось в его зрачках — всклокоченные грязно-белые волосы, жестокие, беспощадные глаза, — а ее собственное отображение стерлось, и это была не просто слепота, но нечто предопределенное, неизбежное, роковое.

— Да, — сказала она. И, достав откуда-то шелковый лоскуток, стала осторожно промокать глаза, даже сейчас инстинктивно боясь смазать краску с ресниц. — Она нас одолела. И с постели не встает, а нас одолела. — Эми повернулась, прошла в чулан и в сумку, которую оттуда вынесла, стала складывать флаконы с тумбочки, потом открыла комод. — Все сегодня не смогу забрать. Придется…

Он тоже двигался по комнате — взял из бумажника, лежавшего на комоде, там, где стояла пустая рамка без фотографии, деньги, вернулся и сунул их ей в руки.

— Кажется, здесь немного. Но до завтра тебе не понадобятся.

— Да, — сказала она. — Завтра пришлешь остальные мои вещи.

— Да, — сказал он. Она мяла купюры в руке; на него она не смотрела. Он не знал, куда она смотрит, знал только, что не на деньги. — Кошелек-то у тебя есть?

— Да, — сказала она. Но все еще складывала и мяла деньги, по-прежнему не глядя на них, видно, и не понимала, что у нее в руках, словно бы они не имели цены, и она взяла их случайно от нечего делать. — Да, — повторяла она. — Одолела нас. Лежит там и не поднимается с кровати, пока ногами вперед не вынесут, и все-таки одолела нас обоих. Этой брошью. — Эми заплакала. Плачем негромким, как ее слова. — Мой ребенок, — проговорила она. — Мой маленький.

Он не сказал ей «не плачь». Он просто ждал, пока она снова утрет глаза, а она вдруг ожила, встрепенулась, взглянула на него, улыбнулась, и лицо ее, тщательно накрашенное для вечера, было все в дорожках от слез, но дышало мирной, успокоенной усталостью.

— Ну ладно, — сказала она. — Уже поздно.

Она наклонилась, но он, опередив ее, взял сумку; они спустились вместе; стекло над дверью миссис Бойд светилось.

— Жаль, нет нашей машины, — сказал он.

— Да. Я потеряла ключи в клубе. Но я позвонила в гараж. Утром машину доставят сюда.

Они задержались в передней, пока он вызывал такси. Потом ждали, время от времени обмениваясь тихими фразами.

— Ты лучше сразу ложись.

— Да, я устала. Натанцевалась.

— А музыка была хорошая?

— Да. Впрочем, не знаю. Наверное, хорошая. Когда танцуешь, обычно не замечаешь музыки.

Подъехало такси. Они вышли из дому, он в пижаме и в халате; земля была промерзшая, твердая, как железо, небо жесткое, ледяное. Он помог ей сесть в машину.

— Теперь беги обратно в дом, — сказала она. — Ты даже пальто не накинул.

— Да. Вещи я привезу утром.

— Особенно рано не надо. Ну, беги.

Она села на заднее сидение, кутаясь в шубку. Он заметил, как в какое-то мгновение, еще в спальне, теплый женский запах застыл, а теперь она снова излучала этот морозный аромат, хрупкий, нестойкий, печальный; машина отъехала, он не оглянулся. Когда он закрывал входную дверь, мать окликнула его. Но он не остановился, даже не взглянул на ее дверь. Он просто поднялся по лестнице, ушел от этого мертвого, ровного, бессонного повелительного голоса. Камин догорал, мирный, теплый и спокойный ярко-розовый отблеск отражался в зеркале и на полированном дереве. Открытая книга по-прежнему лежала на стуле обложкой вверх. Он взял ее и подошел к столу между двумя кроватями, поискал и нашел целлофановый конверт от проволочек для чистки трубки, который употреблял как закладку для книг; отметил место, где читал и положил книгу. Это было карманное издание «Зеленых усадеб»[38] из серии «Современная библиотека». Он прочел эту книгу еще в отрочестве и непрерывно к ней возвращался, перечитывая только ту часть, где три человека путешествуют в поисках несуществующей Риоламы[39]. Он раскрывал эти страницы и тайно поглощал их, словно мальчишка, отыскавший эротику и непристойности; он поднимался с Римой по пустынным горам к пещере, не зная тогда, что пещера, которую он искал, — это символ, и наконец он спасался от этого мрачного символа, следовал за героиней, а она стояла на горе, не думая о нем, — зыбкая в холодном и бездушном свете луны, как пламя свечи, и такая же слабая. В своей невинности он тогда верил, верил радостно и отчаянно, что тайна, ее окружавшая, это не тайна, поскольку относится к сфере физической, что телесно она непроницаема и незавершена; как это свойственно молодым, он с покорным отчаянием оправдывал свое бессилие (в котором, как ему казалось, не был виноват) с помощью примеров из книг. Но, женившись, он не возвращался к этой книге, пока не умер ребенок и не начались одинокие вечера по субботам. И тут он стал пропускать путешествие на Риоламу, которое раньше специально отыскивал. Теперь он читал только те места, где Авель (тот единственный человек на земле, который знал, что он одинок) бродил по непроходимым лесам, звучавшим голосами птиц, лесам, куда путь заказан.

Потом он подошел к комоду, выдвинул ящик, где лежал его бумажник, с минуту постоял, положил руку на край ящика.