Собрание сочинений в 9 тт. Том 7

Стивенс. Сначала его волновали, заботили, интересовали только деньги — получить их за письма, вытянуть, выжать. Конечно, даже в конце ему по-настоящему нужны были именно деньги, и не только когда он понял, что ради получения денег придется взять с собой Темпл и ребенка, но даже когда казалось, что не получит ничего, по крайней мере пока, кроме беглой жены и младенца. Собственно говоря, ошибка Нэнси, ее поистине роковой поступок в ту роковую, трагичную ночь заключался в том, что она не отдала ему деньги и драгоценности, узнав, где их спрятала Темпл, не взяла письма и не уничтожила их, а вместо этого перепрятала драгоценности и деньги, — что ему нужны именно деньги, явно понимала и сама Темпл, потому что она — Темпл — солгала ему, сказала, что там всего двести долларов, когда на самом деле было почти две тысячи. И, видимо, ему были очень нужны эти двести долларов, так остро, так сильно, что он был готов платить за них подобную цену. Или, может, он был умным — «толковым», как выразился бы сам, — не по возрасту и опыту и вдруг изобрел новый, безопасный способ похищения ребенка: увезти с собой взрослую жертву, способную подписывать чеки, — с ребенком на руках для пущей убедительности — и не заставив, а именно убедив ее уйти по своей воле, а потом — все так же спокойно — тянуть деньги в свое удовольствие, используя благополучие ребенка как точку опоры своего рычага. Или, может, мы ошибаемся и должны им обоим отдать эту честь, как бы ни была она мала, потому что сперва и Темпл думала только о деньгах, хотя он, видимо, по-прежнему думал только о них, когда она, собрав драгоценности и узнав, где муж хранит ключ от сейфа (как мне кажется, она даже открыла его однажды ночью, когда муж уснул, пересчитала деньги, или хотя бы уверилась, что они лежат там, или, по крайней мере, убедилась, что ключ подходит к замку), обнаружила, что все еще силится понять, почему бы ей не заплатить деньги, взять письма, уничтожить их и навсегда избавиться от своего дамоклова меча. Но она не пошла на это. Потому что Хемингуэй и его девушка были совершенно правы: все, что нужно, — это отказаться принять. Только нужно заранее знать наверняка, от чего отказываешься; боги должны дать тебе это — по крайней мере, ясную картину и ясный выбор. Чтобы не вводили в заблуждение… кто знает? Может быть, даже своеобразная любезность в те вечера или дни в Мемфисе… ладно: медовый месяц, пусть даже при свидетеле; разумеется, в этом случае ничего лучшего ожидать было нельзя, и вправду, кто знает (теперь я Рыжий) даже немного благоговения, недоверчивого изумления, даже немного трепета при этом большом счастье, большой удаче, упавшей прямо с неба в его объятья; во всяком случае (теперь Темпл) не шайка: даже насилие становится нежным: всего один, его все-таки можно отвергнуть, он, по крайней мере, оказывает (в то время) подобие ухаживания, возможность сперва сказать «да», даже дает возможность считать, будто она может сказать «да» или «нет». Мне кажется, он (новый, шантажист) был даже похож на своего брата — юный Рыжий, Рыжий, на несколько лет моложе того, которого она знала, и, если позволите, — менее запятнанный, так что ей могло показаться, что теперь наконец она может даже избавиться от шестилетней грязи, бесполезной борьбы, раскаяния и страха. И если она так считала, то была совершенно права: мужчина, по крайней мере мужчина после шести лет такого прощенья, которое позорило не только прощаемую, но и ее благодарность, — разумеется, плохой человек, преступник по склонностям, как бы ни были ограничены его возможности до сего времени; способный на шантаж, жестокий и не просто готовый, но приготовленный нести зло, несчастье и крушение всем, у кого хватит глупости войти в его орбиту, доверить ему свою судьбу. Но — по сравнению с теми шестью годами — по крайней мере мужчина — такой цельный, такой твердый и безжалостный, что в этом было какое-то подобие чистоты, честности, ему не только не нужно было никому ничего прощать, он даже не представлял, что кто-то может ждать от него прощенья; он не стал бы прощать Темпл, приди ему в голову, что для этого есть причина, а просто наставил бы ей синяков, повыбивал зубы и швырнул бы в канаву: так что она могла быть спокойна, что, пока не окажется с синяком или выбитыми зубами в канаве, ему в голову не придет, что она нуждается в прощении.

Теперь свет не мигает. Он тускнеет, гаснет.