Собрание сочинений в 9 тт. Том 9

— Он и это обошел бы, — сказал дядя Гэвин. — Неужто Кларенса Сноупса может остановить или на секунду удержать то, что какие-то собаки подняли на него лапу? Черт, да это кончилось бы тем, что он все собачьи номера посчитал бы за поданные заочно бюллетени.

— Ах, вы про Кларенса, — сказал Рэтлиф, — а я думал, вы про дядю Билла Уорнера.

— Про Уорнера? — спросил дядя Гэвин.

— Вот именно, — сказал Рэтлиф. — Тот бессовестный тип, как видно, договорился с самим дядюшкой Биллом. Во всяком случае, именно он, дядюшка Билл, в тот же день объявил всем, что сенатор Кларенс Эгглстоун Сноупс снял свою кандидатуру в Конгресс; и как будто он даже не потрудился сообщить об этом самому бывшему сенатору. Да, припоминаю, люди говорили дяде Биллу то же самое, что вы сейчас сказали: что, мол, Кларенс все обойдет, что ему все нипочем; они даже насчет собак говорили вашими словами, только выражались чуть покрепче… Но дядя Билл сказал:

— Нет, на Втором участке никакой Кларенс Сноупс никуда баллотироваться не будет.

— Но разве он только на Втором участке баллотируется? — говорят. — Он же теперь даже не в нашем Йокнапатофском округе баллотируется. Он выставляет свою кандидатуру на одной восьмой всего штата Миссисипи. — А дядюшка Билл им отвечает:

— К чертовой матери все сто восьмых штата Миссисипи и весь Йокнапатофский округ. Не разрешу я, чтобы наш поселок представлял человек, которого всякая дворняга принимает за столб от забора.

Дядя Гэвин посмотрел на Рэтлифа. Он посмотрел на него очень пристально.

— Значит, этот неизвестный интриган, про которого вы рассказывали, знал не только про близнецов-племянников Девриса и про собачьи кустики, он и про старого Билла Уорнера все знал.

— Похоже, что так, — сказал Рэтлиф.

— Значит, сработало, — сказал дядя Гэвин.

— Похоже, что так, — сказал Рэтлиф.

Чарльз и его дядя посмотрели на Рэтлифа, который сидел спокойный, аккуратный, чуть помаргивая, очень мягкий и сдержанный, в своей чистенькой голубой рубашке — он шил их сам и всегда носил без галстука, хотя Чарльз знал, что у него дома их было два, он заплатил за них Аллановне по семьдесят пять долларов за штуку, когда они с дядей Гэвином десять лет назад ездили в Нью-Йорк на Линдину свадьбу, но Рэтлиф их никогда не носил.

— О Цинциннат! — сказал дядя Гэвин.

— Что? — сказал Рэтлиф.

— Ничего, — сказал дядя Чарльза. — Интересно, кто же это мог сказать близнецам про собачьи кустики?

— Да, наверно, сам полковник Деврис, — сказал Рэтлиф. — Он на войне воевал, столько орденов получил, три года практиковался на немцах, на итальянцах, на япошках, что же ему стоило придумать такой пустячный стратегический ход в политике?

— Да то были просто обыкновенные убийцы или врожденные садисты без стыда и совести, — сказал дядя Гэвин. — А Кларенс прирожденный, натасканный, мелкотравчатый американский политикан.

— Может, эти политиканы и не такие вредные, надо только смотреть за ними в оба да делать все, что в твоих силах, и как можно лучше, — сказал Рэтлиф. Потом он сказал: — Значит, так, — и поднялся, сухощавый, спокойный, абсолютно вежливый, абсолютно непроницаемый, и, обращаясь к Чарльзу, сказал: — Помнишь, майор, то большое поле, где овес посеян, в излучине, за пастбищем дядюшки Билла? Говорят, там всю зиму дикие гуси водились. Почему бы нам не съездить туда поохотиться? Полагаю, что дядя Билл нам охотно разрешит.

— Большое спасибо, — сказал Чарльз.

— Значит, договорились, — сказал Рэтлиф. — Всего доброго, джентльмены. — И Рэтлиф ушел. Чарльз посмотрел на своего дядю, а тот пододвинул к себе лист бумаги и стал писать, не торопясь, но с чрезвычайно занятым видом.

— Итак, открыть кавычки, — сказал Чарльз. — «Придется поработать вам, молодежи», кавычки закрыть. Наверно, так говорили и тогда, летом тридцать седьмого года, когда мы, моралисты, даже пытались провалить самого Рузвельта, лишь бы добраться до Кларенса Сноупса?

— До свиданья, Чарльз, — сказал его дядя.

— Потому что, открыть кавычки: «Не нам за это дело браться, — сказал Чарльз. — Мы слишком стары, мы устали, потеряли веру в себя…»

— О, черт! — сказал его дядя. — Я же тебе говорю — до свиданья!