Собрание сочинений в четырех томах. Том 3

Когда кончили, инспектор сказал:

— Ну, ты, крайний. Семь яблоков да три, да четыре отнять от них, а остальное раздать троим, сколько каждый получит?

Мальчишка глядел, разинув рот и глаза.

— Ну, что ж ты?.. Покажи руки.

Мальчик, не понимая, протянул руки, черные, с траурными ногтями.

— Что это у тебя, руки?! Это — лапы с когтями. Ну, ты, ты, покажи... У всех одно и то же... Звериные лапы, а не руки. Чтоб сейчас постригли ногти. Марш по домам!..

Ребятишки, всё не понимая, сгорбившись, по-заячьи оглядываясь на инспектора и толкаясь, вывалились из класса и побежали по улице.

Инспектор прокатился по классу и подошел вплотную к неподвижно стоявшей Галине.

— Вот что я вам должен... — и осекся.

Он ни разу до этого не взглянул в лицо учительнице, все время раздраженно чувствуя только ее неподвижную безответную фигуру. А теперь взглянул в эти запушенные густыми ресницами девичьи глаза, влажно сиявшие не то от волнения, не то обидой и горечью. И щеки горели молодым ярким румянцем.

— Да вы садитесь, пожалуйста... С ребятами ведь нельзя, дисциплина нужна... Эй, кто там!.. — инспектор все старался стащить с себя тяжелую шубу. — Человек... сторож!

— Василий, — позвала Галина, — снимите.

Василий неуклюже стащил шубу, а инспектор, стараясь сделать это ловко и с трудом перегибаясь через живот, снимал калоши.

Без шубы он оказался еще более круглым и подвижным, с голым лицом и тремя седеющими волосками на подбородке; и все потирал руки.

— Проклятая служба... Устал, понимаете, устал, сколько проехал, намерзся... Благо еще потеплело сегодня... Опять надо ехать, надо опять, иначе не успею объехать... Позапущено везде... Не поверите, не школы, а бог знает что... Вот у вас ученики прекрасное впечатление производят, осмысленные лица, ну, словом, совсем другое...

Он все потирал руки, присел на парту, опять встал.

«Господи, да чего ему надо...»

— Поверите, глотка чаю за целый день не успел... Торопишься, торопишься...

— Может быть, стакан чаю? — неуверенно спросила Галина в недоумении.

— Бели только не стесню... если только не стесню... Я ужасно боюсь причинить затруднения вам... Позволите?

Он прошел в ее комнатку, а она позвала Василия.

— Василий, голубчик, поставьте самовар, а когда подадите, посидите, пожалуйста, возле дверей. Пожалуйста, никуда не уходите...

Инспектор поглядывал на открытки, в уютном беспорядке лепившиеся по сосновой стене. Чистенькая постель, книги и журналы. Веяло уютом, милой девичьей чистотой.

Кипел зеленый самоварчик, иногда пел тоненько и заунывно.

Инспектор говорил без умолку, передавал городские новости, ругал директора, рассказывал о театре.

— Должность наша собачья и, откровенно сказать, никому не нужная. Ведь я отлично знаю, как вы все нас ругаете и терпеть не можете. Да и я бы на вашем месте... Но поймите же, был я учителем гимназии, с директором нелады... Все из-за учеников, — находили, я слишком мягко с ними... Пришлось уйти. Ну, здесь... я понимаю, собачья должность. По-собачьи кидаешься, грызешь, лаешь, — не станешь этого делать, попросят. Безвыходно. И никому это не нужно.

«Да он не сошел ли с ума?»

Раза два Галина выходила посмотреть, тут ли Василий, — он дремал, поклевывая, на скамеечке. А когда возвращалась, видела сквозь щель отворяющейся двери, инспектор торопливо поправляет перед ее маленьким зеркальцем длинную косичку жиденьких волос от уха наискось через круглую лысину.

В окнах уже чернела ночь, и слабо погромыхивали бубенцы на устало встряхивающихся лошадях.

— Ведь, как вам сказать, я никогда не был женат; как говорится, без хозяйки дом сирота. С другой стороны, живешь, служишь, что же дальше? Зачем все?

Галина спокойно смотрела на него, на его круглую голову, нос пуговичкой и вдруг почувствовала: она — инспектор, а он на положении учителя. Хотелось рассмеяться, но сделала усилие и предложила еще чаю.

Уже было около двенадцати часов, когда инспектор стал прощаться. За черным окном затрепыхали бубенцы, зазвенел колокольчик, все слабея среди тишины, пока не замер.

Галина постояла, расклеила пальцы, сняла зеркальце и глянула. Оттуда глянуло милое с опушенными глазами лицо и с гордым вырезом ноздрей. Улыбнулась, и там улыбнулись милой улыбкой, набежала ямочка.

«Дурак!..»

И повесила на место зеркальце.

Хотелось поскорей уснуть, и все мотались среди бесконечных снегов инспектора, никому не нужные, непоседливые. И надо было что-то додумать.

Она натянула одеяло до подбородка.

«Дурак!..»

А кто-то сказал:

«Разве только для тебя счастье?»

«Так то — я, а то — он...»

И стала сладко засыпать.

Долго утром не могла справиться с ребятами Галина. Сбились в кучу и наперебой рассказывали про инспектора, про его волчью шубу, мохнатую шапку, огромные сапоги.

— Галина Александровна, дай ты нам ноженки, когти обрежем.

И целых пол-урока резали друг другу ногти; смех, крики; кому обрезали до самого мяса, и сочилась кровь. На партах, как шелуха слоями валялись обрезки ногтей с черной грязью.

— А ну, кто разрешит вчерашнюю задачу?

— Я, я, я!..

Все повскакали.

Галина четко и ясно сказала условие, с удивлением глядя в широко открытые внимательные детские глаза