Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Нет, конечно, вещи вещами, но жизнь жизнью, и вполне понятно, почему Игорь, мальчик из одного с Зиной класса, ухаживает за ней. С точки зрения самой Зины — она недурна, и только школа мешает ей по-настоящему развернуться. Но уж к десятому классу, к выпускному вечеру, к вступительным экзаменам она прижмет как следует отца, ему придется похлопотать, чтобы, отбросив в сторону эти липовые школьные условности, эти фартучки и скромные форменные платьица, это оскорбляющее тело тряпье, одеться по последнему визгу сезона. Глупо подумать, будто цель из примитивных — чтобы парни на улице приставали. Всяких встречных-поперечных Зина обойдет за три версты, не такая она глупышка, верно говорят, по одежке встречают, а она вступает не куда-нибудь — в жизнь, и надо, чтобы жизнь встретила ее, — да, по одежке, по достойной одежке, по прекрасной упаковке, чтобы и встретила достойно!

Зина представляет — и мама гладит ее по голове, это мама ее надоумила, — как, упакованная что надо, идет она сдавать документы в иняз, точно так же, как «француженка» Эжени, — и в то же время ничего похожего. Эта дурочка оказалась в Париже на стажировке, а потом явилась в школу, чтобы пылиться тут до гробовой доски и потом, в глухой старости, вспоминать кофточки, привезенные из Парижа, как самое светлое событие в жизни.

Нет, стройность и открытость взора уйдут, мама не устает повторять это, и нужно, пока молода и перспективна, оторвать у жизни что-то такое, за что сама себя до смерти уважать станешь.

Что же оторвать? Да кончить институт, выйти замуж удачно, за дипломата, говорит мама, отец утверждает: лучше за внешторговца и уехать, ну не в Париж, так в Дакар или Коломбо, да не все ли равно — лишь бы уехать! И жить жизнью избранных, меченных счастливой судьбой! Жратва — иностранная, тряпки — иностранные, квартира на родине — оформлена как на картинке в глянцевом журнале.

А для этого — что надо?

Мама говорит: поберечь себя, не шляться с кем попало.

Отец восклицает: знакомства надо выбирать те, что посущественнее.

А тут Игорь. Без конца повторяет: уйду на завод. Ну и дуй!

Отец пристал к Зине:

— Да отшей ты этого ухажера!

— Как я его отошью? — не возмущается Зина, просто не знает — как.

— Хорошо, я тебе помогу. Сам скажу ему кое-что, — смеется отец.

Через неделю знакомит с Сережей. Господи, олух царя небесного! В школе с двойки на тройку переваливается, родители за уши тянут. Какой там дипломат или внешторговец — никаких задатков ни по единому предмету. Но тут его родители из кожи лезут, у Сережиного отца с Зининым какие-то шуры-муры. А там еще родители подарили Сереже на шестнадцатилетие «Москвич». Не новый, хоженый, но все-таки. И без конца ее, Зину, уговаривают: прокатись да прокатись.

Сели, поехали. Пока разгонялись, Игорь навстречу, заметил, остановился. Зина фыркнула: господи, какой осел!..

ЭПИЛОГ

Перечитаем последние строки из письма Игоря…

«С тех пор я злой на людей и могу совершить все, любой поступок. Я не верю, что кто-то стоит на истинно нравственной, бойцовской позиции. Я не верю людям».

Вот так.

Вот к таким серьезным осложнениям может привести власть вещей, внешне как будто совсем безобидное дело.

Всякая пустота, как известно, долго не пустует. Ее быстро заполняет что-то. Отсутствие подлинной педагогики тотчас заполняет антипедагогика.

Именно это произошло с Игорем. Сильно поддавшись антипедагогике разомкнутого пространства, крепко поверив в силу вещей, он слишком торопливо разуверился в человеческой чести и честности. Да и то! Бесчестность заметнее, она нагла и достаточно откровенна, в то время как честность — состояние духа нормальное, и она не рекламирует себя. Честность — это обычность.

Можно было бы сказать об утраченных Игорем идеалах. Но это неверно. Утрата предполагает разочарование и, выходит, начальную веру им.

Игорь не добрался до идеалов — в результате неверного воспитания. Он просто не обрел их — не увидел, не услышал, не достиг идей, которые всегда были и всегда будут сильнее самых впечатляющих материальных соблазнов.

Ненайденность идеалов в юном, едва ли не отроческом возрасте, что может быть печальнее? И как же виноваты перед Игорем его родители, его учителя, люди, которым он доверял.

Он зол на отца той девочки, на пацана, который «обошел» его в собственном «Москвиче», — хорошо, если бы эта злость обратилась в честность и борьбу против торгашеской коррупции, — но Игорь зол на всех — на честных и бесчестных, без разбору, для него не существует водораздела между правдой и ложью, между злом и добром, он не научился отличать одно от другого, значит, он слеп.

Значит, речь идет о ненайденных идеалах.

Когда человек растет, ему, его психике, его взглядам недостает прочности — это давно известно педагогике. Еще в древние времена воспитатель сравнивал душу воспитанника с воском, который каменеет только с годами, только с воспитанием и жизненным опытом. Но жаль, если воск отливается не в достойные формы. Жаль, если мировоззрение воспитанника складывается под влиянием ложных ценностей, фальшивых идеалов, мнимых истин.