Собрание сочинений в десяти томах. Том 2

В такой борьбе с самим собою Алексей просидел до вечера. Наконец он хотел подняться с места и ехать, но вдруг почувствовал в голове шум, во рту — горечь, во всем теле слабость с сильной дрожью и жаром, в глазах его потемнело — и, сойдя кое-как со стула, он упал на кровать, на которой ничего не было, кроме соломы… Скоро он впал в забытье…

Он чувствовал, что жив, но не мог ни шевельнуться, ни позвать кого-нибудь, ни подняться. Перед глазами его носились привидения, то насмешливо улыбавшиеся, то могильно-печальные.

Все, кого Алексей знал, кого любил или ненавидел, предстали ему в теперешнем болезненном видении: Анна, Юлиан, Эмилий, мать, старик Юноша, жербенские соседи, пан Атаназий, Юстин, Поля, а рядом с ними множество незнакомых лиц… Все эти люди, казалось, негодовали на Алексея, все, проходя мимо него, горько упрекали его, каждый, как лично обиженный им, высказывал свое обвинение и бросал в него камень. А между тем, Алексей, связанный, немой, бессильный — напрасно пытался сказать что-нибудь в свое оправдание, недуг сковывал его язык… цепи сжимали руки и ноги, тяжелый камень лежал на голове и груди…

В этом хаосе, на мрачном и беспрестанно колебавшемся фоне, при необыкновенном шуме, Алексей постоянно видел новые явления… но маленькое облако постепенно заслоняло их, люди вдруг обратились в огромные клубы дыма и исчезли… черная, могильная тишина наступила после бешеной бури…

Алексей уже не чувствовал и не знал, что происходило с ним…

Слуги ушли, никого не было при нем, в страшном бреду и горячке больной пролежал на кровати до поздней ночи. Но когда все разошлись из гостиной, президент и Юлиан вздумали посетить Алексея.

Они нашли его без огня, на непостланной кровати, в страшной горячке, с неподвижными глазами, запекшимися губами, со всеми признаками опасной болезни…

На сделанный вопрос Алексей ничего не ответил, даже не узнал их…

Президент сильно испугался. Юлиан почувствовал угрызение совести. Немедленно послали за Гребером — и Карлинский хотел сам ухаживать за больным, но президент, полагая, что болезнь подобного рода может быть заразна, не позволил ему этого, почти насильно вывел его из комнаты и приказал позвать Борновского, считая его способным на все, даже в случае надобности умевшим заменить при больных лекаря… Об этом случае не сказали Анне и не дали знать в Жербы, чтобы не испугать старушку-мать… Юлиан в сопровождении дяди, с поникшей головой возвратился в свою комнату.

— Я не приписываю этой болезни утреннему волнению, — начал президент после минутного размышления. — Ведь я не сказал ему ничего слишком резкого!

— Однако, дело очень скверное… Хоть бы, по крайней мере, я раньше пришел к нему, — отвечал Юлиан. — Все это будет лежать у меня на совести. Мы вырвали его из спокойного быта, потому что он привык к своему положению и был счастлив, именем дружбы вызвали сюда для поправки дел, он всей душой посвятил нам себя, спас брата, забыл о себе и за все это чем мы платим ему теперь? Хуже, чем равнодушием, почти неблагодарностью!..

Это был последний проблеск благороднейшего чувства в Юлиане, сразу уничтоженного следующими холодными словами президента:

— Послушай, все зависит от взгляда на вещи… Мы дали ему хорошее место, где он приобрел выгод несравненно больше, чем от домашнего хозяйства, ввели его в наше общество, он делал, что мог, но не сделал ничего особенного. Эмилий, скоро ли, долго ли, поправился бы и без него… Наконец мы не выбросили его на улицу… Не забывай — кто мы и кто он… за все прочее мы заплатим ему.

— Ах, дядюшка!

— Отстань, пожалуйста, со своей филантропией и идеалами! Чего ты испугался? Оскорбленная глупая гордость произвела в нем болезнь и горячку, вот сейчас пустят ему кровь, дадут каломели — и все пройдет обыкновенным порядком… Отчаиваться не в чем… Спокойной ночи!

С этими словами президент вышел вон, притворяясь более холодным, нежели он был на самом деле, потому что он глубоко чувствовал болезнь Алексея и сознавал себя главным ее виновником. Но он не пошел спать, а тихо направился к квартире Алексея и вызвал Борновского.

— Ну, как он чувствует себя?

— Да что, ясновельможный пане, обыкновенное дело — бредит… Горячка, страшная горячка! Я приставил ему горчичник… голова точно в огне! Говорит разные разности…

Волнуемый беспокойством, президент вошел в дом и стал в дверях другой комнаты.

Вслед за ним вбежал встревоженный Юлиан.

Алексей лежал с открытыми глазами, изредка прерывая окружающую тишину несвязными и быстро вылетавшими фразами. Сначала никто не мог понять и угадать их значения, но спустя минуту президент побледнел и затрясся от бешенства… Больной несколько раз произнес имя Анны.