Собрание сочинений в десяти томах. Том 2

Незнакомец почти бессознательно делал вопросы и вовсе не слушал ответов, мысли его были устремлены к предметам совсем другого рода. Чтобы продлить разговор, он хотел было спросить еще кое о чем, но ему стало совестно. Овладев собою, он дернул узду, конь махнул головой и стрелой помчался к лесу. Собака, сидевшая дотоле совершенно спокойно, с пронзительным лаем бросилась за конем, а Маруся, задумчиво и печально проводив глазами таинственного всадника, возвратилась к могиле матери.

Не успела улечься пыль, поднятая копытами скакуна, как у самого кладбища раздалась хорошо знакомая Марусе песня старого Ратая. Он вышел из корчмы, где, вероятно, осушил пару косух, потому что ревел во все горло, уж такая была натура: трезвый — молчит, сорвет две-три косухи — на весь свет затягивает песни, всегда, впрочем, серьезного содержания. На песню старика собачка отвечала лаем.

— Ага! Маруся уж на кладбище! — зарычал Ратай. — Доброго утра. Бог в помощь. А что слышно?

Говоря это, он вошел на кладбище и сел подле девушки.

— Ничего не слышно, — отвечала девушка.

— О, брешешь, цыганенок! — смеясь, сказал Ратай. — А кто намедни проезжал мимо твоей избенки? Кто сегодня был тут, а?

Маша покраснела, как пион, и выпустила из рук веретено.

— Да кто тут был?

— На саврасой лошадке, а? Был, кто-то был, не запирайся. А славный парень, хоть глаза не видели, да зато уши слышали. Молодец, говорят… Полно, Маша, таиться, признайся!

— Отчего ж и не признаться? Перед тобой, дедушка, таиться нечего. Вот как это было: намедни, вечером, мимо избенки промчался парень, правда… поглядел на меня, а сегодня опять проехал, водицы захотел выпить, попросил, я и подала… А ты, дедушка, его знаешь?

Ратай покачал головой. Маруся была как в лихорадке, ей было как-то неловко.

— Ну, так и я расскажу тебе, что и откуда знает моя слепая, старая голова. Был я в корчме, слышу, там только и говорят, что об этом парне. Без нужды, говорят, что-то начинает рыскать мимо кладбища, а недавно, говорят, заехал в корчму и спрашивает: кто живет, говорят, в хате, что там, за околицей? Какая там девушка? Известно, догадались: знать, у молодца там зазнобушка — вот и подняли его на смех! Повертелся еще, поглазел, да и убрался. Шальной он, голубушка, берегись его! А то как раз голову свернет. Ведь ты не знаешь, он паныч, отец его богат, — шляхтич из Рудни… Отца-то зовут Адам Хоинский, а сына просто — Фомка. Деньжонки у батюшки, как слышно, водятся большие, торгует чем Бог пошлет и счастливо торгует, а сынишка и протирает глаза батькиным деньгам, — так уж ведется у этих панов: коли батюшка дельный, работящий, сынок — ветрогон, сорванец. Вот и Фомка точно такой же, нечего сказать, парень он непьющий, да к вашему роду больно падок, в огонь и в воду готов броситься за вами. Увидит девку пригожую и начнет подвозить турусы на колесах, гостинцы покупает, на вечерницы ходит, по заборам лазит. Уж не одну дуру молодец надул. Много перебрал и шляхтянок, и мужичек. Да и к тебе недаром в другой раз наведался: надоела, должно быть, Катерина, так к тебе пристать хочет. Смотри, берегись!

— Спасибо, дедушка, за совет, — отвечала Маруся, — хорошо, что сказал, кто он такой… Пусть только теперь покажется мне на глаза, сумею как выпроводить…

— Вот люблю! Молодец, девка! — произнес старик, хлопая в ладоши. — Проучи паныча, да все-таки сама будь осторожна, береженого Бог бережет, на себя много не надейся: ты молода, и он тоже, у обоих кровь горячая, коли пристанет беда, не отвяжешься после.

— Э, дедушка, нечего опасаться! Хранил Господь от беды…

— Хорошо, хорошо, голубушка. Да вот я с тобой больно заговорился, завтра тут недалеко ярмарка, нужно идти, хромой Лайда, пожалуй, притащится да станет на лучшее место… Ну, прощай, Маруся, да покрепче двери запирай, чтобы не ввести вора в грех.

В веселом расположении духа вышел старик с кладбища и лишь только ступил на дорогу, снова затянул песню, начав с того стиха, на котором прервал его лай Марусиной собаки. Маруся продолжала прясть, и, Бог знает, какие чувства волновали ее девичью грудь, она часто вздрагивала, то посматривала на дорогу, то на обширное поле, то погружалась в думу, и веретено падало из рук. В этот день работа тихо подвигалась вперед.

Стало смеркаться, Маруся ушла домой, заперла дверь на задвижку и уже готова была лечь спать, как на дороге послышался топот и в то же время раздался лай собаки, расположившейся на ночь у двери. Но вот на дороге все стихло… Фомка (это был он) осадил коня. Маша подбежала к окну, посмотрела и отскочила на середину избы.

Наступила минута молчания, после которой раздался стук у двери, сердце бедной девушки застучало еще сильнее, а собака залилась звонким лаем.

Фомка опять постучался в окно.

— Кто там? — дрожащим голосом спросила Маруся.

— Я, — ответил Фомка.

— Какой я? Чего хочешь? — спросила девушка смелее.

— Да я! Чего боишься?.. Что это у тебя так рано дверь заперта?

— Я одна, я ночью никого не впускаю.

— Жаль! А я хотел водицы испить да и сказать тебе что-то, ну впусти!

— Ступай себе с Богом, село недалеко, там напьешься.