Собрание сочинений в десяти томах. Том 3

Помнишь, Гаттон, — прибавил Вигман, — Гинтера, епископа Ратисбонского? И откуда у него взялось епископство? Гаттон все качал молча головой.

— Однажды, будучи в Ратисбоне, Оттон шел рано утром на службу в монастырь святого Эммерама. По дороге он сказал себе: освободилось кресло епископа… кого посадить? Кого… пусть судьба назначит… Первый духовный, которого я встречу, будет епископом… У ворот монастыря стоял бедный Гинтер, отворявший двери… "Что ты мне дашь за епископскую шапку?" — спросил, шутя, Оттон. — "Милостивейший император, — смеясь, ответил бедный священник, — ничего у меня нет, кроме порванных на ногах башмаков…" — И его сделали епископом, — прибавил Вигман. — Так же точно и я мог бы быть саксонским князем вместо Германа, если бы попал в подходящий момент…

Гаттон снимал с князя последнюю часть доспехов и что-то невнятно бормотал.

— И к чему тебе все это, милостивый граф? — ответил он, нахмурившись. — Разве Герман, которого осыпали милостями, не вызвал негодования у Оттона тем, что его встречали в Магдебурге при звоне церковных колоколов, что дерзнул лечь отдыхать на царскую кровать и сесть за царским столом? А епископ Бруно разве не проклял этого счастливого Германа, которому вы завидуете?…

— И все-таки я предпочел бы быть отлученным от церкви епископом Бруно, — воскликнул Вигман, — чем отверженным императором!.. Но милость родственников непостоянна… Лучше бы мне быть его побочным сыном, чем родственником.

Гаттон сделал какой-то жест руками, как бы желая противоречить этим откровенностям.

— Конечно, — подтвердил, вздыхая, Вигман, — ты разве не знаешь, что своего сына Вильгельма от невольницы-славянки, простой девки, Оттон сделал архиепископом Могунцким?… Его сыновьям и дочерям, этому побочному потомству все разрешалось… а нам, несчастным, велели молчать и терпеть… Вильгельма сделал архиепископом, а вдова Конрада Франконского, хотя тайно венчалась с Кононом, после от него отреклась, и Бургардт, который стал в ее защиту, отрубил руку у того, кто слишком далеко ее протягивал!..

Все это говорил Вигман с большой горечью, голос его становился все грустнее и наконец совсем затих, и казалось, что в этот момент его гордость и сила сломлены. Когда Гаттон снял с него доспехи и отошел в сторону, Вигман, заметив на столе Распятие, пал на колени и горячо начал молиться.

Покорно и смиренно сложив руки перед Христом, Вигман начал вслух произносить слова молитвы; Гаттон, стоявший в углу, машинально тоже сложил руки и стал повторять за господином молитву. Молились долго, и среди кх шепота, врываясь, доносились из обоза дикие возгласы волинов, как будто насмехаясь над молящимися.

Наконец, Вигман кончил и лег на приготовленную для него постель, но сон бежал от него. С открытыми глазами, подпершись рукой, думал он об Оттоне, о себе самом и о своей странной судьбе.

Начало смеркаться, как вдруг послышался у входа в шатер легкий свист. Гаттон вскочил на ноги и вышел узнать, в чем дело. Вигман, повернувшись в ту сторону, откуда послышался шум, ждал.

Минуту спустя, щитоносец ввел Земка. Он шел очень скоро, с оживленным лицом и горевшими глазами.

— Есть вести о Мешке, — сказал он.

— Очень рад… Где же он теперь?

— Стоит на расстоянии полдня от нас, должно быть, ничего не подозревает… Что же нам делать? Поджидать ли его здесь или наступать?

Вигман поднялся и сел на своем ложе.

— Большой с ним отряд?… Где он расположился?…

Но на этот вопрос Земко не умел ответить. Позвали принесшего весть о Полянском князе. Это был уже старик, с палкой в руке, в рубашке, с мешком через плечо, босой и немного напуганный и чем-то обеспокоенный. Земко начал допрашивать его. Рассказал он, что видел в обозе только пехотных людей, и на вопрос, много ли воинов, уверял, что и половины нет того, что у волинов. Мешко спокойно расположился обозом на лужайке и в роще, как будто не подозревал никакого соседства.

Земко смотрел немцу в глаза, тот долго соображал.

— Если вы уверены в своих людях, то отчего бы нам не пойти им навстречу? — сказал Вигман. — Перевес всегда бывает на стороне того, кто первый нападает…

— Значит, завтра на рассвете двинемся…

Граф не противоречил и не уговаривал, опять улегся, кивком головы ответил на поклон Земка и опять погрузился в думы. На следующее утро, еле успели рассеяться ночные тени, все воины встали и начали становиться в ряды, вожди сели на своих коней, а Вигман, опять заключенный в своем чешуйчатом кафтане, выехал вперед со своим верным Гаттоном, который вез за ним небольшой щит и запасной меч.

День обещал быть знойным. Отряды медленно выступили; впереди каждый из них нес станицу, на которой были очень грубо вырезаны по дереву орлы, птицы и разные уродливые животные. На станице Земка был изображен белый вол.

Выступая в поход, воины затянули какую-то песню, странно звучавшую в ушах Вигмана, который про себя молился.