Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Весна в Карфагене

И обе принялись хохотать, с особенным удовольствием Клодин, которая сообразила, что Машенька не поняла ровным счетом ничего, и ей, Клодин, нечего бояться, она еще пока не проболталась!

– Мадемуазель Мари, а вы не будете так любезны…

– Сделать вам прическу?

– Да. В последний раз… – Клодин потупила глазки.

– А почему это – в последний? Мне приятно делать вам прически. У вас такие роскошные волосы, что это для меня одно удовольствие.

– Спасибо, – Клодин покраснела до слез и вдруг выпалила: – А мы будем делать прически тайно!

– Конечно, – поспешила согласиться Машенька, но тут же переспросила: – А почему мы должны делать их тайно? С какой стати, мадемуазель Клодин? От кого нам прятаться?

– Ну, это… я, значит, в том смысле, что это… – забормотала Клодин. – Мы будем так шутить…

– Странно. Как делали, так и будем делать. Какие шутки, вы что-то недоговариваете, мадемуазель Клодин? Спрашивается, что изменится с сегодняшнего дня?

– Все! – прошептала Клодин, опуская голову. – Где будете вы и где буду я?

– Ничего не пойму. Скажи просто и ясно – в чем дело?

– Не могу, клянусь!

– Так будем делать прическу?

– Если можно…

– Конечно, можно, пошли в мою спальню.

– Я пойду, только если вы не будете меня расспрашивать, хорошо? – умоляюще пролепетала Клодин.

– Даю слово. Ты меня жутко заинтриговала, но ничего, потерплю до вечера! – засмеялась Машенька. – Интрига всегда бодрит.

Не меньше часа делала Машенька прическу Клодин (прическа получилась отменная – высокая, волосок к волоску, завиток к завитку), а потом вдруг выяснилась незадача.

– А как же я теперь надену парадное платье, оно ведь через голову надевается! – в священном ужасе воскликнула Клодин.

– Ладно идите, надевайте платье, а прическу реставрируем. Я сказала «реставрируем» потому, что ваша голова сейчас – произведение искусства и ее нельзя сделать заново, а можно только реставрировать, как картину Рембрандта или Веласкеса. Вы слышали о таких художниках?

– Не помню, – отвечала Клодин, – но кажется, у нас в Арле жил какой-то с похожей фамилией, он так шикарно лепил из глины и разрисовывал кошечек – прелесть!

В новом платье Клодин так затянула корсет, что еле дышала.

– Мадемуазель Клодин, я думаю, что вам нужно чуточку расслабить корсет, у вас ведь и без того великолепная фигура, – посоветовала Машенька. – А так ваша талия получается непропорционально тонкой.

– Вы находите? – неуверенно проговорила Клодин, которая после всех похвал, что расточила в ее адрес Машенька, находилась в ее полной власти.

– У вас изумительный бюст! Прекрасные бедра! А какая шея – бог мой!

– Давайте расслабим, – робко, как девочка, согласилась мадемуазель Клодин – эта мегера, при виде которой у домашней прислуги тряслись и холодели руки. Бюст Клодин действительно был достоин похвалы, бедра крутые, но ноги коротковаты, и от этого фигура со слишком затянутой талией смотрелась, как песочные часы, – как две полусферы, поставленные друг на друга, носик к носику. Машенька ловко и быстро реставрировала прическу Клодин. Парадное платье было изумрудного цвета и очень шло к рыжим волосам Клодин, она посмотрелась в зеркало и осталась довольна.

– Ого, скоро пять пополудни! – взглянув на большие напольные часы, удивилась Машенька. – Целый день проспала и прочитала…

– Боже мой, – хлопнула в ладоши Клодин, – а у меня ничего не готово. Ужин начнется не раньше восьми, Николь и его высокопревосходительство обещали приехать к шести, и Франсуа зван к шести. Давайте перекусим по-простому, а то я с утра ничего не ела за этой беготней.

– Давайте, – согласилась Машенька. – А прическа ваша хороша. В крайнем случае пойду в парикмахерши – это тоже кусок хлеба.

– В парикмахерши вам идти не придется, – уверенно сказала Клодин, – пойдемте лучше на кухню, к Александеру, он нам чего-нибудь сообразит.