Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Весна в Карфагене

«…Ирина, Вершинин и Тузенбах входят; на Тузенбахе штатское платье, новое и модное.

ИРИНА. Здесь посидим. Сюда никто не войдет.

ВЕРШИНИН. Если бы не солдаты, то сгорел бы весь город. Молодцы! (Потирает от удовольствия руки.) Золотой народ! Ах, что за молодцы!

КУЛЫГИН (подходя к ним). Который час, господа?

ТУЗЕНБАХ. Уже четвертый час. Светает…

…ВЕРШИНИН. На пожаре я загрязнился весь, ни на что не похож.

Пауза.

Вчера я мельком слышал, будто нашу бригаду хотят перевести куда-то далеко. Одни говорят, в Царство Польское, другие – будто в Читу.

ТУЗЕНБАХ. Я тоже слышал. Что ж? Город тогда совсем опустеет.

ИРИНА. Мы уедем!

ЧЕБУТЫКИН (роняет часы, которые разбиваются). Вдребезги!

Пауза; все огорчены и сконфужены.

КУЛЫГИН (подбирая осколки). Разбить такую дорогую вещь – ах, Иван Романыч, Иван Романыч! Ноль с минусом вам за поведение!

ИРИНА. Это часы покойной мамы.

ЧЕБУТЫКИН. Может быть… Мамы так мамы. Может, я не разбивал, а только кажется, что разбил. Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет…»

По пьесе Чебутыкин пьян, но вопрос-то очень трезвый? Действительно, может быть, нам только кажется, что мы живем, что мы – это мы, а не инфузория-туфелька… Мария ощупала свои бедра, предплечья, грудь – все такое живое, упругое, теплое. И как же ему не быть теплым, если жизнь и есть сгорание; кто горит ярко, кто тускло, кто-то вообще тлеет, но горят-то все. Все, что еще мгновение назад вроде бы было твоим, сгорело заживо и тут же кануло в бездонную пропасть минувшего. Как писал Леонардо да Винчи: «Это вода в реке – последняя из той, что утечет, и первая из той, что прибудет». Пьесы Чехова тем и сильны, думала Мария, что в них вечные вопросы, на которые нет ответа, ставятся в обыденной жизни, и задают их друг другу не философы, а обыкновенные мужчины и женщины, способные думать и чувствовать. Конечно, есть люди первичных эмоций, такие, как Наталья Ивановна, а есть такие, как сестры Ольга, Маша, Ирина. Первые без затей и сомнений обладают своей жизнью, поглощают ее как продукт; все житейские проблемы они решают по мере их поступления и, как правило, только в свою пользу. Вторые сомневаются в себе, в своих поступках, задают себе и окружающим вечные вопросы, на которые нет ответа; они всегда только собираются, только настраиваются жить где-то в светлом будущем. Ах, это светлое будущее – сколько вреда принесло оно русским, эти вечные наши разговоры о светлом будущем, что-то вроде подслащенной отравы… И в 1917 году народ не белены объелся, а именно пустопорожних разговоров о светлом будущем. Русские классики тоже здесь поработали, тоже невольно приложили руку… Если бы Чехов…

В дверь постучали, но Мария не ответила, пока не додумала свою мысль:

…Если бы Чехов дожил до революции, то наверняка остался бы в России, и его бы шлепнули в Крыму или сгноили в темнице в порядке благодарности за беседы о светлом будущем…

– Войдите!