Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Об искусстве и литературе

Ваши напечатанные, равно как и рукописные, листы снова возвратили мне и моим близким те дивные часы, которые Вы нам доставили, когда, невзирая на неблагоприятное время года, проделали немалый кружной путь, чтобы ознакомиться с частной коллекцией, некоторые разделы которой Вас, по-видимому, удовлетворили, и без промедления осчастливить ее владельца своей искренней дружбой. Основные положения, которые Вы тогда высказывали, идеи, которыми Вы по преимуществу занимались, снова встретились мне на этих страницах; Вы нисколько не свернули со своего пути, но Вы продвинулись по нему вперед и потому, смею надеяться, не без интереса прислушаетесь к тому, что происходило и происходит в моем кругу. Ваша рукопись меня ободряет, Ваше письмо поощряет к общительности. История моей коллекции уже находится в Ваших руках; это преисполняет меня надеждой, и потому мне хочется Вам доверить кое-какие свои мечты и признания.

При созерцании произведений искусства всегда помнить о высокой, недостижимой идее; при оценке содеянного художником применять гигантский масштаб, выверенный по лучшему, что нам известно; ревностно отыскивать совершеннейшее; всегда умело указывать как любителю, так и художнику на подлинный источник прекрасного, помогать ему подняться на высшую точку зрения; всегда, как при исторических и теоретических суждениях, так и на практике, одинаково восходить к последнему доводу, — это похвально и прекрасно, и, думается мне, подобные усилия не могут остаться втуне.

Ведь стремится же эксперт всеми способами очистить благородные металлы, чтобы определить вес чистого золота и серебра и тем самым установить определенный измерительный масштаб для всех существующих смесей. Тогда можно снова добавлять к нему любое количество меди, увеличивать вес, уменьшать ценность, определять стоимость монет и серебряных сосудов, исходя из известных законов, и все будет хорошо и правильно, даже сквернейшие мелкие монеты и гемюндовское серебро окажутся пригодными к хождению, ибо тигель и пробирный камень тотчас же установят пробу, свидетельствующую о их подлинной ценности.

А поэтому, милостивые государи, отнюдь не порицая Вас за вашу серьезность и строгость, я хотел бы, в связи с моими сравнениями, привлечь Ваше внимание к некоторым средним отраслям, без которых как художник, так и любитель не могут обойтись в повседневной жизни.

Но я пока еще не могу перейти к этим моим пожеланиям и предложениям; есть у меня еще кое-что в мыслях, вернее, на сердце. Мне необходимо сделать одно признание, так как, не сделав его, я почувствую себя недостойным Вашей дружбы. Я решаюсь на него, ибо оно не может ни обидеть, ни раздосадовать Вас.

А теперь выслушайте меня поскорее, чтобы долгие приготовления не побудили Вас счесть то, что я намерен сказать Вам, более важным, чем оно является на самом деле.

Владелец коллекции, как бы охотно он ни показывал ее, все же показывает ее чаще, чем ему бы этого хотелось, и мало-помалу, даже будучи в остальном человеком мягким и добродушным, становится немного коварным. Он видит совершенно чужих людей, мимоходом высказывающих чувства и мысли, которые им внушают вещи, досконально ему знакомые. Не всегда находится повод высказать свои мнения о политических событиях перед чужим человеком, да и не очень-то это благоразумно; произведения же искусства нас возбуждают, и перед ними не стесняется никто. Каждый уверен в своем собственном чувстве, и не без основания; никто не сомневается в правильности своего суждения, и это уже ошибка.

Сколько лет я владею своим кабинетом, и мне попался только один человек, сделавший мне честь поверить, что я способен судить о ценности моих вещей. Он сказал мне: «У меня мало времени, а потому покажите мне из каждого раздела только лучшее, привлекательнейшее, редчайшее!» Я поблагодарил его и заверил, что он первый из моих посетителей так ведет себя; надеюсь, что ему не пришлось раскаяться в своем доверии ко мне. По крайней мере, уходя, он казался весьма довольным. Я не хочу сказать, что это был какой-то исключительный знаток или любитель, его поведение скорее говорило об известном безразличии. Возможно, что человек, который любитодну какую-нибудь часть собрания, для нас интереснее того, кто только ценитего в целом. И все же этот заслуживает упоминания, ибо он был первым и остался последним, которому мое тайное коварство ничем не могло повредить.