Собрание сочинений в одной книге

О, я узнал теперь, что вы за канальи, и в следующий раз Вам как в месть напишу обязательно по-английски, чтоб Вы ничего не поняли. Да, напишу обязательно will have happy impression и подпишусь Sergei Jessenin. Что? Съели?

Ну так вот – единственно из-за того, что Вы мне противны, за то, что Вы не помните меня, я с особым злорадством перевел Ваши скандальные поэмы на английский и французский языки и выпускаю их в Париже и в Лондоне в кол. 6000 экз. А чтоб Вас больше оскандалить, подкуплю газетных рецензентов. Уж они Вам покажут …

В сентябре все это Вам пришлю, как только выйдут книги. Мил государь! Прошу тебя не оставить втуне за не… бо… просьб моей сестры. Делай ей гадости и словом и делом.

Адрес мой (для того, чтобы ты не писал): Раris, Ruе dе Lа Роmре, 103.

Где бы я ни был, твои письма меня не достанут.

С. Есенин

124. Е. А. Есениной (Венеция, 10 августа 1922 г.)

10 августа 1922

Завтра из Венеции еду в Рим, а потом экспрессом в Париж. Послал тебе три письма, и никакого ответа.

Вот что, госпожа хорошая: во-первых, Шура пусть этот год будет дома, а ты поезжай учиться. Я тебе буду высылать пайки, ибо денег послать очень трудно. Все буду слать на адрес Козьмы Алексеевича. Сам же я в сентябре заливаюсь в Америку и вернусь через год.

Слушай, что я тебе говорю: пайки эти исключительно тебе, чтоб ты могла жить. Зря не транжирь. Относительно денег нажимай всегда на Мариенгофа или Сахарова. О посылках, что я тебе высылаю, не болтай. Они будут думать, что это для тебя достаточно, и потому ты тогда не выжмешь из них ни гроша. Мариенгоф и Сахаров люди очень хорошие, но в такое время им самим тяжело.

Живи и гляди в оба. Все, что бы ты ни сделала плохого, будет исключительно плохо для тебя; если я узнаю, как приеду, что ты пила табачный настой, как однажды, или еще что, то оторву тебе голову или отдам в прачки. Того ты будешь достойна. Ты только должна учиться, учиться и читать. Язык держи за зубами. На все, исключительно на все, когда тебя будут выпытывать, отвечай «не знаю». Помимо гимназии, ты должна проходить школу жизни и помни, что люди не всегда есть хорошие.

Думаю, что ты не дура и поймешь, о чем я говорю.

Обо мне, о семье, о жизни семьи, о всем и о всем, что очень интересно знать моим врагам, – отмалчивайся, помни, что моя сила и мой вес – благополучие твое и Шуры.

Письма мне пиши на адрес: Раris, Ruе de La Роmре, 103. Пиши заказными. Адрес обязательно по-французски. Где бы я ни был, оттуда мне всегда перешлют, даже и в Америку.

Привет всем.

Целую, твой Сергей

Венеция – Лидо.

Отцу и матери тысячу приветов и добрых пожеланий. Им я буду высылать тоже посылки через «Ара». Скажи отцу, чтоб он поговорил с своей кассиршей относительно тебя. Иногда ты бываешь все-таки дурковата, и за тобой нужно следить.

125. А. Ярмолинскому (Нью-Йорк, 1 ноября 1922 г.)

1 ноября 1922

Уважаемый т. Ярмолинский!

27 октября в Чикаго я получил Ваше письмо с пометкой 3 октября и совершенно не получил книги, которую должен был послать мне Ваш издатель. Очень хотел бы поговорить с Вами лично. Если можете, то позвоните завтра в 12 часов в отель, комната № 510.

С почтением к Вам и Вашей жене

С. Есенин

126. А. Б. Мариенгофу (Нью-Йорк, 12 ноября 1922 г.)

12 ноября 1922 г.

Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься.

Изадора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее бáнки и зáмки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу и обратно в Москву.

Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В чикагские «сто тысяч улиц» можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире.

О себе скажу (хотя ты все думаешь, что я говорю для потомства): что я впрямь не знаю, как быть и чем жить теперь.

Раньше подогревало то при всех российских лишениях, что вот, мол, «заграница», а теперь, как увидел, молю бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно, значение его для всех – как значение Изы Кремер, только с тою разницей, что Иза Кремер жить может на свое пение, а тут хоть помирай с голоду.

Я понимаю теперь, очень понимаю кричащих о производственном искусстве.

В этом есть отход от ненужного. И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа, всегда в валенках, с грязными волосами и бородой Аксенова. С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки.