Читаем Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1 полностью

Начатое письмо. Она пишет много их, писем. Больше всего, конечно, братьям. От нее они узнают во всех подробностях о происходящем в доме. И сами они отвечают ей часто, как только могут. Стремительные, торопливые и восторженные письма Коки перемежаются нежными, внимательно чуткими Ваниными. Реже письма от Леши — с большим юмором, ироничные, немного снисходительные (вы, женщины, этого не понимаете!). Все они, каждый по-своему, так же привязаны к ней, как она к ним всем троим — «нашим мальчикам». Все требуют от нее незамедлительных ответов. Акварельные краски еще раскрыты, колонковые кисти лежат возле рюмки с водой, замутненной сиренево-розовым цветом; на трех исписанных ровным красивым почерком листках почтовой бумаги срисованы ею бордюры с саксонских и севрских чашечек, братьям знакомых. Пусть эти гирлянды напомнят немного о доме, где всем троим в этот день, конечно, хотелось бы быть. Но в этот раз ни один не смог приехать из них. Поэтому, хотя поздравительные письма уже отправлены раньше, она, отстояв в церкви утреню и обедню, вместо того, чтобы лечь спать по возвращении, еще написала всем троим по небольшому письму…

Понемногу просыпаются и выходят Аксюша и мама. Появляется из своего флигеля дядя Сережа. Он несет в руках корзину гиацинтов, расцвет которых им приурочен к этому дню. Христосуясь со иной, он дарит мне крохотное яичко из перегородчатой эмали, такое нарядное! Я бегу посмотреть, не проснулся ли папа, но нахожу его уже почти одетым. Наконец, все вместе спускаются вниз и собираются в зале. Здесь накрыт большой стол. Солнце отражается в натертом воском паркете, играет в гранях хрустальной посуды, в подвесках люстры большой. В камине пылают дрова. Экран с гобеленом, где выткан давидовский[21]

Наполеон на белом коне, в развевающемся плаще, отодвинут, и горящие ярко дрова напрасно пытаются светом и красками с солнцем соперничать. Наш лепной герб над камином, лепные орнаменты потолка, портреты в тяжелых золотых рамах, темно-малиновый штоф обивки на мебели, соломенные сиденья стульев — все кругом обрызгано движущимся, колеблющимся светом. Но больше всего стол: он вплывает в сознание украшенной завитыми пергаментными фестонами костью окорока и запахом пропеченного сдобного теста, колбас и ванили. Что-то есть в этом запахе и от горящих в углу лампад, от огарков, потеками воска закапанных, лежащих на столике под иконами, от крашеных скорлупок, отколупываемых с голубоватой белизны сваренных яиц, после хором пропетой молитвы…

Но даже здесь, за этим столом, в этот день и под этим солнцем, присутствует какое-то почти болезненное ощущение. Для этой огромной комнаты нас слишком мало. Мы в ней как-то затеряны, у подавляющего своими размерами стола с большой люстрой сверху, на самом высоком из трех ее потолков. Это чувство настолько овладевает всеми, что даже и я, не понимая его причины, становлюсь в нем соучастником взрослых. Эти причины для них, вероятно, яснее.

Здесь, где собираются редко и в самых торжественных случаях, в стенах, где, кажется всем остальным, так недавно (хотя это было за три года до моего рождения) при большом съезде более полутораста человек многочисленной родни отмечалось двадцатипятилетие свадьбы родителей, сегодня нас меньше десяти. Пусто большое кресло, в котором столько лет в этот день сидела бабушка, а здесь вот обычно садился Дюдя — мамин отец, с ним рядом дочь его — тетя Нюта; он пережил ее очень немного. Места их не заняты. Перед каждым стулья стоят, и приборы поставлены: тарелки, вилки, ножи. Это без умысла — так получилось; просто весь стол сервирован как следует, и у каждого места — прибор. И все без уговора сели там, где всегда. Как же не пусты сегодня они, эти кресла и стулья, очень внятно они говорят об ушедших… И о других, о живых, но далеких. Здесь место нашлось бы и всем троим братьям, да братьям ли только? Обычно этот праздник встречали у нас тетя Маша — сестра папина, с мужем, дядей Володей. Он, связанный с Петербургом, редко попадал на этот день в свое самарское имение, ну, а к нам ему близко. Близкий нашей семье, был он всеми любим, с отцом же их связывала многолетняя дружба. Теперь так случилось, что с ним все покончено. Что-то он в Думе там путает. И в Святейшем синоде… кого-то и что-то спасает, сторонник каких-то реформ…

Перейти на страницу:

Все книги серии Толстой С. Н. Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах)

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза