Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

И неудивительно. Только за два последних месяца мне пришлось услышать и узнать столько нового. Почти каждый день что-нибудь происходит, приключается. События набегают одно на другое, торопятся; они не умещаются ни в рассказах, ни в голове, ни в газетах. Вслед за разгромом наших войск в Восточной Пруссии пришли радостные известия о первых крупных победах. Взятие Львова и Галича делает популярным первое и едва ли не единственное в этой войне имя — имя генерала Брусилова. Германский аэроплан бомбардирует Париж. Гибнет замечательный русский летчик Нестеров. Все журналы облетает изображение Реймсского собора, сильно пострадавшего от немецкой артиллерии. Каменное кружево чудесной средневековой готики запоминается навсегда, с огромным круглым окном над средним порталом и взлетами стрельчатых линий, устремленных ввысь… А письма братьев с фронта все реже. На Висле и Сане идут упорные бои. Гвардия принимает в них непосредственное участие. Между крепостью Ивангородом и Сандомиром наши войска «овладели», окопы противника «заняты», «очищены», его укрепления «взяты приступом», «превосходящие силы отброшены молодецким штыковым ударом», но, наряду с этим, «ему» «удалось потеснить наши части». Они, конечно, «выведены в полном составе из трудного положения» и «отступили на новые позиции»… Все больше непривычных слов приходится узнавать и запоминать, слов, прилетевших оттуда: фольварки и фурманки, брустверы и блиндажи, гаубицы, контузии, ампутации… Обычный газетный десерт ко всему этому — подвиги казаков. Эти неуязвимые наездники уничтожают или забирают в плен обозы и крупные воинские соединения, впятеро, вдесятеро, в двадцать, в сорок раз более многочисленные. Австрийцы и немцы по сравнению с ними так беспомощны, что просто непонятно, как они еще продолжают войну? На что рассчитывают?

В очередной почте открытка от Коки. Он сообщает, что Ваня с четырьмя солдатами перешел реку Сан по заминированному мосту и представлен за это к Владимиру с мечами. Сам Ваня в таких случаях молчит. Может показаться, что присуждаемые ему военные награды получены совершенно зря, по какому-то нелепому стечению обстоятельств. Зато они хоть пишут друг о друге. О Леше писать некому, кроме него самого. А он, хоть и пишет чаще других, но за что он, еще прежде чем был, наконец, произведен в офицеры, получил один за другим два солдатских Георгия — совершенно неясно. Письма его, как всегда, иронически-лаконичны. Последнее из них прислано с какой-то оказией — что это значит, я так и не успел разобраться. Оно не в обычном конверте с надписью: «Лейб-гвардии кавалергардский Е.И.В. Государыни императрицы Марии Феодоровны полк»; из каждой строки этого письма прорывается раздражение и откровенная злость. «В данное время, — пишет он, — мы отведены в тыл. Уже скоро месяц, как командование не знает, что с нами делать. Что-нибудь да придумают!!! Не знаю, что глупее: теперешнее наше состояние или недавнее, когда мы „спасали положение“ в связи с тем, что наша артиллерия выдохлась на втором месяце войны. Спасти мы положения, конечно, не спасли, но изрядно порастрепались. Теперь нас так же заботливо опекают, как раньше гнали в конном строю на австрийские пулеметы. Такая великолепная цель для пристрелки, какую мы собой представляли, пулеметчикам, наверное, и не снилась. Но считалось, что это единственное средство научить приятелей с той стороны держать себя в рамках приличия и не ломиться напролом, как они имеют обыкновение по своей грубой и невоспитанной природе. Зато как сейчас о нас заботятся! Просто слезы умиления прошибают! Можно подумать, что сама тетя Муся, вдвоем с Немировичем-Данченко, составляет для нас приказы и циркуляры. Остается лежать в теплых набрюшничках, по часам принимая рыбий жир, и играть в настольные игры. В результате происходят действительно настольные игры: артиллеристы от безделья и отсутствия снарядов просятся в кавалерию, кавалеристы от этой бестолочи подают прошения о переводе в пехоту. Это — кроме шуток; даже популярная песенка сложена:

Душой стремимся в Эриванцы, ах, в Эриванцы, да, в Эриванцы,
Пехотные наденем ранцы, ах, ранцы, ранцы, господа!

Почему дорогая сестрица считает достаточным писать мне раз в две недели, а то и того реже? Подозреваю ее тоже в пристрастии к пехотным частям, но тут уже все соображения о преимуществах пехоты перед кавалерией в окопный период войны утешают плохо…

Как там Мадемуазель Мари? Мечтаю, что в конце концов догадаются назначить ее военным министром, и тогда все у нас пойдет на лад. Если бы не проклятая скромность, заставляющая ее вечно держаться в тени, это, наверное, уже было бы совершившимся фактом!..»

………………………………………