Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Офицеры встали и, повернувшись как на параде, исчезли за дверью.

Почувствовав что-то недоброе, обер-ефрейтор медленно поднялся, заложил руки за спину. Глаза его провалились, и лицо стало землисто-серым. «Все, что они знают о дислокации и намерениях командования, — они мне скажут, — подумал генерал о немецких офицерах. — А с этим у меня разговор особый».

— Женя, спроси его, зачем он сюда пришел?

— Так мне приказал мой фюрер, — вскинув тяжелую квадратную голову, глухо ответил фашист.

— А как он сам думает на этот счет?

— Он ничего не думает. Он спасает цивилизацию от варваров... Германии свыше предопределено господствовать над миром... Гитлер раздавит Россию, покорит ее вассальные туземные окраины. Да, он знает, что его сейчас расстреляют в этом паршивом русском селении, но он также знает, что завтра здесь не будет русских, а будут немецкие солдаты.

— Под Москвой у русских осталась по существу одна дикая дивизия, с которой мы быстро справимся, и будем в Москве. Так приказал фюрер и так будет... Я сказал все и больше не скажу ни слова, — закончил угрюмо обер-ефрейтор и прислонился своей квадратной головой к стене.

Панфилов пристально посмотрел на немолодое лицо фашиста, заметил седину на висках, покачал головой, и на его губах непроизвольно появилась презрительная усмешка. Генерал пододвинул к себе пачку карточек с изображением обнаженных красавиц и, не глядя на обер-ефрейтора, спросил:

— Женат?

— Да, женат. — Немец от неожиданности вопроса даже подался вперед, и на его лице проступили признаки улыбки.

Генерал приказал обер-ефрейтору подойти. Когда тот приблизился и застыл в неподвижной позе, Панфилов протянул ему фото:

— Это ваша жена?

Немец впился глазами в открытку, но тотчас оскорбленно отвел их в сторону.

— Нет, — глухо выговорил он.

— Тогда, может быть, эта? — и Панфилов показал еще одно изображение.

Обер-ефрейтор, не разжимая крепко сомкнутого рта, отрицательно покачал головой.

— Тогда найдите сами фотографию вашей жены! — сдерживая гнев, с омерзением протянул пленному всю пачку Панфилов и терпеливо ждал, пока тот, наконец, нашел среди порнографических открыток изображение своей жены.

— Эта, — еще глуше проговорил обер-ефрейтор. Панфилов посмотрел на него в упор, и тот, не выдержав этого презрительного, уничтожающего взгляда, съежился, с его лица сошла чванливая надменность, оно стало тупым, жалким.

— И дети есть? — едва сдерживая себя, продолжал допрашивать Панфилов.

— Есть, трое.

Генерал забарабанил пальцами по кромке стола, перевел взгляд на начальника разведки и спокойно приказал:

— Уведите это... животное.

Пленного увели. Панфилов подошел к окну, отодвинул плащ-палатку и открыл форточку. Так он стоял минуту-другую, глубоко вдыхая свежий воздух, потом, подойдя к Серебрякову, положил на плечо ему руку:

— Так вот они зачем пришли, Иван Иванович... Покорить Россию, раздавить «туземные окраины»... Мы им припомним эти «туземные окраины»... я им припомню «дикую дивизию». Не они в Москве, а мы будем в Берлине, — яростно сжал он кулаки.

Первый раз видел начальник штаба своего генерала в таком гневе и молчал. Его тоже жгла сейчас ненависть.

Панфилов подошел к столу, но, словно не найдя себе места и дела, заложил руки за спину и вновь обратился к Серебрякову:

— Иван Иванович, скажи мне, разве можно уничтожить то, за что веками боролся народ?.. И в тюрьмы бросали нас, гнали на каторги и виселицы. А война гражданская? И все это для жизни... И потому победили. — Он умолк, ему не хватило слов для выражения мысли. Он вопросительно смотрел на Серебрякова, совсем седого, мужественного.

— Невозможно этого сделать, — ответил Серебряков, — невозможно, Иван Васильевич.

— Партия... партия большевиков научила нас и жить, и бороться за эту жизнь, и никто уж нас не заставит сойти с пути, — повысив голос, продолжал Панфилов. — Неужели немцы так одичали, оскудели умом и превратились в живые автоматы? Ведь были же и у них люди!

Генерал был так взволнован, что явно не находил себе места. То подходил он к столу, то отодвигал с окна плащ-палатку и слушал, как воет снежный ветер, то, широко расставив ноги и заложив руки за спину, задумавшись, стоял посреди комнаты.

— Впрочем, праздный это вопрос... сейчас. Придем в Германию — увидим.

Серебряков сразу оживился с последними словами генерала. Он почувствовал, что тот «переболел» и снова стал обычным и деловым.

— Во всяком случае, Иван Васильевич, работа там предстоит никак не легче теперешней, — бодро отозвался он.

— Потруднее, потруднее, дорогой мой, — вторил ему генерал и вдруг, словно вспомнил что-то важное, торопливо закончил: — Да, что там эти пленные наговорили? Принесите-ка показания.

Оставшись один, он внимательно перечитал опросный лист, недовольно сдвинул брови и, вызвав начальника разведки, возвратил документ:

— Отправьте пленных в штаб армии. Там эти залетные птицы нужнее. Раздобудьте мне такого «языка», который подробно сможет рассказать о противнике, сосредоточенном сейчас против нас... Ну, а я к артиллеристам.

7