Сен-Клод встает.
Сен-Клод
Миссисипи оборачивается. Молчание.
Миссисипи
Сен-Клод. К сожалению, наша встреча была неизбежной. Ты ведь занял столь видное место в обществе не только благодаря своим смертным приговорам. Ты носишь имя Флорестана Миссисипи, ведешь свое происхождение от итальянской принцессы, учился в Оксфорде. Ты, как солнце, вспыхнул в этом мире, и мир, ослепленный твоим огнем, не поинтересовался твоим происхождением.
Миссисипи
Сен-Клод. Вот так-то, Поль! Спроси у мрака, из которого ты вынырнул!
Миссисипи. Я знать о нем больше не хочу!
Сен-Клод. Тем больше ему хочется узнать о тебе.
Миссисипи. Гиена!
Сен-Клод. Вот ты и заговорил нашим прежним языком. Это радует. Не будем забывать о нашем благородном происхождении. Наше зачатие стоило не больше пяти лир, а когда мы появились на свет, водосточный желоб окрасился кровью. Мокрые от сточных вод крысы учили нас жизни, о необратимом движении времени нам напоминали паразиты, ползавшие по нашим телам.
Миссисипи. Замолчи!
Сен-Клод. Пожалуйста. Давай снова присядем на эти стулья в стиле Людовика Четырнадцатого.
Он садится. Миссисипи подходит к столу.
Миссисипи. Расставаясь тридцать лет назад, мы пообещали друг другу никогда больше не встречаться.
Сен-Клод
Миссисипи. В таком случае уходи.
Сен-Клод. Я остаюсь.
Миссисипи. Хочешь нарушить свое слово?
Сен-Клод. Само собой. Держать данное слово — это роскошь, непозволительная для людей нашего происхождения. Кто мы такие, Поль? Сперва мы воровали всякое тряпье, чтобы прикрыть свое тело, потом грязные медные монеты, чтобы набить брюхо заплесневелым хлебом, затем мы были вынуждены продавать самих себя, несчастные жертвы жирных бюргеров, завывавших над нами от похоти, словно коты в марте, наконец с оскверненными задницами, но с гордостью молодых предпринимателей на заработанные с таким трудом деньги мы открыли бордель: я был хозяином, ты — швейцаром.
Долгая пауза. Миссисипи садится.
Миссисипи
Сен-Клод. А зачем? Если бы мы тогда приковали себя к ближайшему фонарю, никто бы не протестовал.
Миссисипи. Я для того и терпел эту чудовищную нужду, чтобы однажды в углу мокрого подвала в руки мне попала полуистлевшая Библия, по которой я учился читать ночи напролет, коченея под светом газового фонаря. Разве остался бы я в живых еще хоть один день, если бы меня не затопило видение закона, хлынувшее в наш мрак, словно огненное море? Что бы я ни делал с этой минуты, какие бы глубокие унижения ни переживал, какие бы мерзкие преступления ни совершал, все было посвящено одной цели — учиться в Оксфорде и, став прокурором, восстановить закон Моисея, руководствуясь мыслью, что человечеству, чтобы двинуться вперед, надо вернуться на три тысячи лет назад.
Сен-Клод
Миссисипи. Убери руку с моего плеча.
Сен-Клод. Извини.
Миссисипи. Ты пришел меня шантажировать?
Сен-Клод. Если ты не возьмешься за ум.
Миссисипи. Десять лет я выполнял в твоем борделе презренную работу, и за это ты дал мне возможность учиться. Мы больше ничего не должны друг другу.
Сен-Клод. Есть вещи, за которые нельзя расплатиться. Это жизнь. Ты выбрал жизнь, я дал ее тебе. Я указал тебе страшный окольный путь, ведущий от животного к человеку, и ты вступил на него. Теперь моя очередь предъявлять требования. Я не случайно вытащил тебя из сточной канавы. Речь идет о жизни или смерти коммунистической идеи. Ты слишком многообещающий гений, чтобы не попытаться извлечь из тебя капитал.
Миссисипи. Я с одинаковым усердием боролся и против Запада, и против Востока.
Сен-Клод. Я не имею ничего против, когда сначала убивают одного, а затем другого. Только бы не нападать на двух сразу, иначе все окажется чудовищной глупостью. Речь идет не о наших симпатиях, а о действительности. Наша всемирно-историческая незадача в том, что за строительство коммунизма взялись именно русские, которые для этого совершенно не годятся, и эту катастрофу нам надо предотвратить.