Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

Рассказы Чапека конца двадцатых годов решительно повернуты к повседневности и кажутся отходом от того направления его творчества, которое было представлено философско-метафорическими произведениями. Проза повседневности, заурядные люди, невыдающиеся события, обыденные драмы, мелкие интриги, тривиальные невзгоды — вот что составляет первый, верхний слой рассказов Чапека. И, конечно, своеобразный чапековский юмор, умение писателя схватить на лету и запечатлеть сочную подробность быта, повадку человека, его характер, образ мышления, его простительные слабости и страстишки. Однако его рассказам свойственно нечто, выводящее их за пределы обычного бытописательства, а именно — сюжетность.

По своему построению рассказы Чапека ближе к детективу, нежели к очеркам нравов. Однако детективная линия присутствует в них как бы не всерьез, обретая ироническую окраску, меняющую — принципиально и сознательно — их жанровую принадлежность. Обычно в основе сюжета рассказов Чапека лежит некий казус, случай, нечто неожиданное и непредвиденное, подлежащее разгадыванию, нечто даже анекдотическое, вроде деловых похождений брачного афериста Плихты, неотразимо действующего на перезрелых одиноких дам, и одновременно человека вполне солидного, прочно женатого, прикапливающего деньжонки на старость. Критика давно отметила, что рассказы Чапека строятся на принципе парадокса, но не раскрыла сути и природы их парадоксальности. Между тем разгадка смысла чапековского парадоксализма позволяет понять истинную проблематику его рассказов, ключевую для содержания и трилогии «Гордубал», «Метеор» и «Обыкновенная жизнь».

Рассказы Чапека строятся на несовпадении реального, глубинного и подспудного течения событий и различных попыток узко-рационалистического, прагматического, обедняющего подлинное бытие объяснения феномена существования, стремления втиснуть в предвзятую схему то, что Достоевский, оказавший заметное воздействие на Чапека, называл живой жизнью. Бытие преподносит человеку больше загадок и неожиданностей, чем того ожидает человек, ибо в жизни заложены непредвиденные возможности, потенции развития, которые человеческий разум не всегда может предвидеть или уловить.

Чапек отнюдь не испытывал недоверия к разуму, как множество писателей и философов-иррационалистов, его современников. Для него разум был единственным водителем по лабиринтам жизни и истории, но Чапек полагал, что разум может выполнить роль вожатого человечества лишь тогда, когда будет считаться со спонтанным движением существования, по сути не поддающимся контролю самодовольной логики. Эта мысль и составляет сердцевину чапековского парадоксализма.

Жена полицейского чиновника по его просьбе отправляется к старухе гадалке, подозреваемой в шпионаже. Гадалка предсказывает дамочке счастливый брак и блестящее будущее. Из-за явной нелепости предсказания полиция снимает свои подозрения и штрафует гадалку всего-навсего за мошенничество. Однако невероятное сбывается: дамочка развелась со своим мужем и выскочила за молодого миллионера, который увез ее в Австралию. Опытный вор-медвежатник аккуратно очистил очередной сейф и образцово замел вое следы преступления. Но во время взлома ему мешала вставная челюсть, и он положил ее на стол, оставив на слое покрывавшей его пыли след, и был опознан. У полковника генштаба похищен важный документ; вся военная полиция поднята на ноги, в содеянном подозреваются разведки иностранных государств, что вполне логично, поскольку документ содержал государственную тайну. Дело завершается крайне тривиально: обычная полиция находит мелкого воришку, специалиста по грабежу кладовых, который вместе с прочим хламом утащил и документ, спрятанный полковником ради вящей секретности в жестянку из-под макарон. Военная разведка строила сложнейшие теории похищения, исходя из заранее заданных и ставших стереотипом представлений о сходных происшествиях. Но жизнь и сложнее и проще: она предлагает собственное непредвиденное решение ситуации, что, согласно взглядам Чапека, и типично и неизбежно. Подобного рода парадокс и предопределяет построение его рассказов.

Юмор не составляет господствующую их стихию. Среди них есть и весьма сумрачные, критичные по отношению к нравам богатых классов, как, например, «Исчезновение актера Бенды»; трагичные, как маленький шедевр «История дирижера Калины», в котором писатель изобразил душевную смятенность человека, бессильного предотвратить готовящееся убийство, о котором он догадался, случайно услышав разговор мужчины и женщины, ведшийся на непонятном для героя английском языке. Интонации разговора были столь выразительны и мучительны, что герой уловил смысл нервного, горького и жестокого собеседования. Стихийная сила жизни преодолела барьеры, воздвигнутые между людьми, разобщающие и разъединяющие людей, но примирить их она не могла, спасти тоже. Это надлежит делать самим людям, ибо они ответственны и перед собой, и перед великим чудом жизни, сиянием и цветением мира, который они оказываются способны испепелить и уничтожить.