Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

Этот Паоло Парута был из деревни Бови, откуда ему пришлось бежать, спасаясь от папских солдат, над которыми он потешался в таверне; в Беллуно его принял в свой дом Козимо, там он подружился с Петруччо, Беккари и моим отцом. Ему нравилось приводить в ужас Беллуно своими дикими выходками: он совращал девиц, буянил в корчмах, пил, пускал в дело нож, пугал прохожих, расхаживая с окровавленным кинжалом в зубах, похожий на сумасшедшего или на дьявола; а то вдруг молчал по нескольку дней, избегая Джанины, целыми часами лежал, грызя платок, которым закрывал себе лицо. Такой он был чудной. Тут как раз Козимо забрали в солдаты, и он, поручив дом и сестру Никколо, отправился в Верону, а Паоло переселился в долину, к моему отцу.

Как-то вечером Никколо сидел в беседке в саду Козимо, ожидая, когда Джанина пойдет молиться деве Марии. Джанина уже подходила, как вдруг он увидел, что Паоло перескочил через ограду и, упав на колени, преградил Джанине путь.

— Джанина, — заговорил он быстро, — слышишь, я люблю тебя. Ох, Джанина, знаешь ли ты, что такое любовь? Любовь сильна, как архангел, и сладостна, как ветерок, она сильнее меня и прекраснее, чем ты. Я схвачу тебя в объятия и понесу, чтобы ты видела, какой я сильный. Понесу на руках до самой Бови и буду останавливаться только, чтобы целовать. Коснись меня пальцем, Джанина, посмотри, как я горю. Я горю с той минуты, когда полюбил.

— Молчи, Паоло, — взмолилась Джанина со слезами.

Тут Паоло громко вскрикнул и, как был на коленях, схватил Джанину и стал целовать ее девственное тело.

— Никколо, — закричала Джанина, плача.

— Пусти ее, — крикнул Никколо и кинулся на Паоло с ножом.

— Брат, я безоружен, — сказал Паоло, вставая. И Беккари стал бить ножом ограду, пока не сломал его, а потом сказал Паоло: — Пошли ко мне Нери. — То есть моего отца.

Кавалер Нери на минуту остановился и продолжал:

— Вот она, любовь. Недавно я прочел в ученой книге, что любовь это только средство продолжения жизни. Но я слишком часто видел, что любови сопутствует смерть, и знаю, что женщины, охваченные страстью, говорят возлюбленному — убей меня! И я думаю иногда, что любовь — творение жизни и смерти, она соткана из счастья и боли, и потому ее наслаждения так двойственны.

На следующее утро Паоло, Никколо и мой отец сошлись на лугу на Пьяве, одетые в красное и черное, потому что в Беллуно был один портной, который всех мужчин одевал одинаково; все трое в черных карнавальных масках, чтобы их не узнали какие-нибудь ненадежные люди.

Начали поединок.

Сначала бились по правилам, потому что оба были хорошими фехтовальщиками и были сильнее нынешних людей. В те времена еще знали прекрасные старые приемы, удобные для маневра, вроде двенадцатого нижнего, старой Сициллы или восьмого обратного парада и другие, сейчас давно забытые. Так было поначалу, потом они разгорячились, забыли о приемах и принялись кружить по кругу, как разъяренные олени. Вдруг одна из рапир сломалась, а другая отлетела в сторону, оба кинулись к ней, но мой отец, рассердясь на это, схватил ее и переломил.

— Сабли, — потребовал один из двух (отец не разобрал кто). Отец колебался, и только когда оба поклялись ему, что не прикоснутся друг к другу, пока он не вернется, побежал домой за саблями. Тогда сабли были более изогнутые, их называли «чимитары».

Вернувшись, отец нашел противников сидящими друг против друга на камнях, оба были в масках, грудь у одного была окровавлена. И вот они сошлись снова. Вы сами знаете — шпаги звенят, поединок на шпагах — перезвон колокольчиков, который кончается колотой раной шпаги — галантная кадриль с прекрасными ассо и приемами.

Две недели тому назад меня пригласили быть секундантом в поединке на тяжелых драгунских саблях; я стар, мне теперь становится не по себе, когда я вижу длинные рубленые раны, мне неприятно слышать короткий стук сабель. Мне кажется теперь, что бой на саблях более опасен, чем это требуется для поединка. Я прекрасно знаю, что сабли — наиболее честная форма решения спора, но я состарился, и мне страшно видеть проткнутое горло, как это случилось две недели назад. Я считаю, что поединок — не столько проявление гнева, сколько обряд примирения, и смерть — не обязательный финал дуэли. Простите меня, если вам не по душе речь бессильного старца.