Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

Боура вполне отчетливо представлял себе план доклада и говорил уверенно, без запинки; он развивал давно выношенную идею, которая некогда блеснула у него как озаренье, а теперь сделалась убеждением. Но сейчас, в непривычной тишине аудитории, все, произнесенное им, показалось ему странным и чуждым. «Ведь это истина, — спохватывался он, — настолько явная и безусловная, что в ней уже нет ничего моего, я сообщаю лишь факты, которые не имеют ко мне ни малейшего отношения.» Он вспоминал, какими близкими, глубоко интимными представлялись ему эти мысли, когда впервые осенили его. Тогда он мучился сомнениями и радовался любому новому доказательству, словно это был его личный успех; тогда они составляли суть его внутренней, духовной жизни. А сегодня — это голая истина, нечто внешнее и безликое, никак с ним не связанное; нечто столь бездушное, что он невольно спешил, стремясь отделаться поскорее. Однако чем более он торопился, тем более мучили его собственные слова — абстрактные и невыразительные, ничем не похожие на те, что некогда подсказывало ему вдохновение; тем не менее каждое слово, каждый оборот были донельзя знакомы и звучали назойливым повторением пройденного. Теперь он думал только о том, как бы поскорее закруглиться; с каждым словом он все неудержимее стремился к концу — лишь бы отбыть номер! Слушатели не сводили с него глаз. «Ага, теперь я ими завладел, вот сейчас я им все докажу; теперь подошло время главных аргументов. Господи, только бы не пасть духом, только бы преодолеть слабость и апатию!»

Но именно тут, перескочив с пятого на десятое, опустив ряд доказательств, Боура закончил лекцию, словно отрезал.

«Аристотелики» не были удовлетворены; несколько человек выступило с вопросами и возражениями — Боура воспринимал их не более чем наполовину; теперь, когда высказанные им идеи он слышал из чужих уст, они показались ему еще более безликими и банальными.

«Зачем мне их отстаивать? — думал он в тупой меланхолии, — ведь это не имеет ко мне никакого отношения; это голая истина и ничего больше; меня это нисколько не интересует!» Он говорит тяжело, мучительно заставляя себя сосредоточиться, и чувствовал, что речь его стала убедительной, что он выигрывает «свое дело». «Но это ведь вовсе не мое дело», — снова с удивлением отметил он…

Слово взял следующий оппонент — мужчина с зачесанными под гребенку волосами, отчего Боуре он показался особенно ретивым спорщиком.

— Убедительно прошу дать ваше определение истины, — воинственно начал оратор.

— Вопросы гносеологии не были предметом моей лекции, — возразил Боура.

— Убедительно прошу, — саркастически ухмыльнулся оппонент, — это чрезвычайно меня занимает.

— Вы мешаете ходу прений! — возроптали «аристотелики».

— Прошу прощения, — торжествующе усмехнулся щетинистый человек, — но вопрос задан по существу.

— Не по существу! — загудело Общество.

— Да, это вопрос по существу, — неожиданно согласился Боура.

— В таком случае будьте любезны ответить на мой вопрос, — повторил оппонент.

Боура поднялся:

— А я прошу прекратить дискуссию.

«Аристотелики» онемели от изумления.

— Полезнее было бы обсудить вопрос до конца, — заметил председатель. — Такова традиция Общества. Но, разумеется, я не могу настаивать на своем предложении.

— Мне нечего добавить к своему сообщению, — упрямо твердил Боура.

«Аристотелики» разразились смехом; доклад провалился, и председательствующему не оставалось ничего другого, как закрыть заседание, выразив сожаление, что «собравшиеся лишены удовольствия принять участие в обсуждении, обещавшем быть столь интересным».

Боура наконец выбрался из зала заседаний. В горле у него пересохло, голова была пуста.

Он вышел. Был мягкий зимний вечер; казалось, вот-вот повалит снег.

Глухо звучали трамвайные звонки, словно их обернули плотной ватой. Боура услышал, что его кто-то догоняет, и спрятался за дерево. Догонявший остановился, тяжело переведя дух.

— Моя фамилия Голечек, — произнес он торопливо, — я узнал вас… Вы меня помните?

— Нет, — поколебавшись, отозвался Боура.

— Вспомните в прошлом году… след на снегу…

— А — а, — обрадовался Боура. — Так это вы. Душевно рад. Я часто думал о вас. Так что же, отыскали вы другие следы?

— Какое! Искал, конечно… А почему на заседании Общества вы не ответили на последний вопрос?

— Не знаю. Не хотелось.

— Послушайте, меня вы почти убедили. Все было так ясно! И когда эта щетинистая образина вылезла со своим вопросом, мне даже захотелось вскочить и крикнуть: «Да как же так? Целый час для вас глаголет самое истина, а вы все еще не поняли, что это такое! Тут приводились бесспорные доказательства! В изложении не было ни ошибок, ни лакун. Ничего иррационального, все было продумано с начала и до конца». Отчего вы не стали ему отвечать?