Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Мартинек встречает Станду широкой улыбкой; он сидит на крылечке и держит между колен голубоглазую девчушку с двумя золотыми косичками — вылитый отец, но до того маленькая, хрупкая, что просто смешно: от земли не видать, а осмеливается походить на такого великана!

— Как тебя зовут?

— Ну, скажи, Верунка, — подбодряет отец, похлопывая девочку по животику.

— Верунка, — беззвучно шепчет ребенок, не сводя изумленного взгляда с господина в воротничке.

— Я тебя с утра ждал, — приветливо говорит крепильщик. — Такой чудесный день…

— Что ты делал?

— Ничего. Понимаешь, когда у тебя дети… Даже за табаком не сходил. Мы с Верункой тут читали, правда, Верунка?

Девчушка кивнула и прислонилась к отцовским коленям.

— Я тоже принес тебе прочесть кое-что, — говорит Станда с самым небрежным видом и подает Мартинеку газету.

Крепильщик читает, и на его спокойном лице не дрогнет ни одна черточка.

— Так… — произносит он в конце концов и, тыкая толстым пальцем в газету, обращается к дочери: — А ну-ка, Верунка, сумеешь вот это прочитать?

— Ян… Мар-ти-нек, — читает по слогам ребенок.

— А ты знаешь, кто это?

— Нана, — вздыхает девочка, поднимая на него глаза.

Крепильщик Мартинек так и просиял от восторга.

— Ну вот, видишь, как ты хорошо читаешь! Ты не можешь оставить мне газету, Станда? Чтобы мне не ходить. Я бы для детей спрятал.

— Конечно, — великодушно соглашается Станда; он совсем забыл, что обещал принести газету Марии.

Мартинек встает, ростом он почти в два метра, и дочурка обхватила его ногу, как столб.

— Хочешь, мальчишку своего покажу?

Мальчика держит жена Мартинека; на руках у матери ребенок кажется чересчур большим; она маленькая и совсем некрасивая — ну разве что милая, — решает Станда. Мальчик смотрит на Станду серьезно, почти строптиво.

— Гонза, Гонзик, ку-ку, — улыбается великан Мартинек, и пухлый карапуз поворачивает к нему круглую головенку, заливаясь восторженным смехом. Мартинекова смотрит счастливыми глазами на своего огромного мужа; господи, ну что из того, если она некрасива! Станде здесь нравится, он чувствует себя словно в деревне.

— Кем будет мальчик? Шахтером? — спрашивает он у крепильщика.

— Как бы не так, — улыбается Мартинек, — я его в шахту не пущу. Вот лесником — дело другое. А если уж плотником, так чтобы дома строил. Прекрасная работа. Эх, друг, мне бы опять плотничать на земле… Понимаешь, люблю я воздух и простор. Вот бы крестьянствовать, да… с лошадьми…

Мартинек уже не в маленькой кухоньке, — он в поле, и оглядывает его голубыми лучистыми глазами; тут и пара лошадей, впряженных в плуг. Что делать с мальчонкой? Посадить бы его прямо без штанишек на пристяжную — то-то бы завизжал Гонза от радости! Молодой великан махнул широкой лапой.

— Пошли на волю, Станда?

Они оба сидят на крылечке, девчурка карабкается по отцовской спине, по могучей розовой шее и съезжает вниз, так что задираются юбочки.

— Ты вот говоришь — Адам, — начинает крепильщик, довольно щурясь на солнышко. — Моя жена знакома с Марией… Она, Мария-то, иной раз заходит к детям. Ей бы детей нужно, это для нее самое главное; я полагаю, их ей больше всего недостает, хотя всяко бывает, может, у нее и не могло быть детей.

— А Пепек говорит, — неизвестно чему возражает красный от смущения Станда, — что Адам с ней… собственно… и не жил никогда.

— Много люди знают, — улыбается Мартинек. — Жил или нет, он об этом никому не скажет. Он человек не глупый и ждет — бывает, переменится что на сердце у женщины, а почему — она и сама не знает. Намекала недавно Мария моей жене — мол, чего не было, то еще может быть. Понятное дело, о чем только женщины между собой не толкуют! Моей подумалось, что Мария хочет сказать, будто теперь у нее могут быть дети. А вчера моя была у нее — побежала меня искать… — так Мария, говорит, словно в горячке, все «Адам» да «Адам», как бы с ним чего не случилось, да что раньше она не знала, какой он, и что всю жизнь будет себя попрекать… словом, будто спятила. Кто-то ей сказал, что Адама не хотели брать как женатого, а он нарочно пошел… Так моя говорит, такого еще и не видывала: застыла Мария, слезы побежали ручьем, и все себя винит: никогда, мол, она Адама не хотела, была у нее одна любовь — она поклялась в верности тому, первому, только сейчас, говорит, видит… Вот как с ней дело-то обстоит, так и знай.

Станда впивается ногтями в ладони — от боли и… от чего-то, похожего на стыд,

— А что… Адам?

Девчурка тем временем уселась верхом папе на шею, как на коня, и крепильщик подставляет ей ладони вместо стремян.