Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

В уголках его рта появились пузырьки пены, вид его был страшен, он даже осунулся от возбуждения.

— Ну, ну, — проворчал старый терапевт и вынул часы. — Прилягте минут на пять, друг мой, и помолчите. Закройте глаза и дышите глубоко и медленно.

XIV

Ясновидец открыл глаза и глубоко вздохнул.

— Можно продолжать? В самом деле, все это действует на нервы… — Он потер себе лицо. — Итак, об этом человеке, что упал с неба… Как его называть?

— Мы называем его „пациентом Икс“, — сказал хирург.

Ясновидец сел на постели.

— Да, пациент Икс. Если вы ждете, что я сообщу вам его имя, род занятий, из какого города он прилетел и так далее, то заранее предупреждаю: я ничего этого не знаю. Такие подробности несущественны. Большую часть своей жизни он занимался не тем, что было в то время его профессией. Я ощущаю в жизни этого человека громадный размах, простор, море, но он не путешественник. Понимаете, жизненный простор путешественника измерим, а здесь… У него нет цели. Нет отправной точки, от которой можно было бы отмерять расстояния и определять направления.

Ясновидец недовольно помолчал.

— Нет, нет, надо начать иначе. Собственно, правильно было бы начать с его смерти — она вот-вот наступит — и двигаться назад, словно мы вьем веревку. Жизнь Цезаря началась, когда родился Цезарь, а не сморщенный, плачущий младенец. Историю жизни надо бы начинать с последнего вздоха человека, тогда понятнее будет, как формировалась его жизнь и какое значение имело для нее все, что он пережил. Только смертью завершается юность и рождение человека. — Ясновидец покачал головой. — Но я не могу. Какое несчастье, что мы мыслим в категориях времени!

— Например, — продолжал он после паузы, — если я скажу вам, что он не знал матери, это прозвучит как начало биографии. А для меня это не начало, а конец долгой и трудной ретроспекции. Пациент Икс лежит в беспамятстве и ничего больше не сознает. Но и под этим беспамятством, в самой его бездне, глубоко, глубоко в душе этого человека, живет одиночество, и даже в беспамятстве ему не грезится ничья родная тень. Откуда оно, это внутреннее одиночество, где его истоки? Нужно вернуться назад, к началу жизни, эти истоки там. Он был единственным сыном и не знал матери. Никогда не было руки, за которую этот ребенок мог бы ухватиться, никто не говорил ему: „Ничего, ничего, дай я поцелую, и все пройдет“. Удивительно, как ему не хватало этого в жизни! Не было голоса, который уверил бы его, что „все пройдет“. „Не плачь, не мечись, пойди поиграй, вот тебе рука, держись за нее“. Не было такой руки, и потому он никогда, понимаете, никогда не мог ухватиться за нее… — Ясновидец сделал беспомощный жест. — Он был силен, но нетерпелив. У него не было опоры…

— Одиночество! — продолжал ясновидец. — Он искал одиночества, чтобы избежать разлада между собой и окружающим миром. Он пытался растопить, как кусок льда, свое внутреннее одиночество в безграничных просторах моря и дальних стран. Ему все время нужно было с чем-то расставаться, чтобы найти внешний повод для одиночества. Оно нигде не оставляло его… — Ясновидец нахмурился. — Ну, а где же его семья? Почему отцовская рука не заменила материнскую? Об этом нужно спросить его самого. Надо присмотреться к этому человеку — что за колючая раздражительность сидит в нем. Он не ладит с людьми и прямо ищет случая столкнуться с ними, ему вечно кажется, что нужно обороняться, он постоянно вступает в конфликты… Вернемся назад! Назад к ребенку, у которого нет матери и который ведет скрытую и ожесточенную борьбу с отцом. Отец и сын не понимают друг друга. Вдовец стремится приказывать за себя и за мать, он удваивает свой родительский авторитет и злоупотребляет им мелочно, нечутко, с педантической придирчивостью. Ребенок неизбежно оказывает сопротивление, и этот протест закрепляется в нем как устойчивый психический рефлекс. Всю жизнь потом он не может избавиться от конфликта с обществом, правопорядком, дисциплиной, подчинением и так далее. До самой смерти он как бы все еще борется с отцом.

Ясновидец говорил раздраженно, стиснув кулаки, словно в нем самом шла эта яростная борьба.

— Интересно, как две эти антагонистические силы, одиночество и конфликт, сталкиваются во всей жизни этого человека. Конфликт нарушает одиночество, одиночество снимает конфликт. Но не завершается ни то, ни другое, несмотря на все свое одиночество, он не становится отшельником, несмотря на все тревоги борьбы, он не знает торжества победы, — тоска одиночества всегда одолевает его. Он задумчив и неуживчив, вспыльчив и беспомощен. Вы бы сказали, что он неустойчив, но эта неустойчивость — эмоциональный баланс двух противоборствующих сил.