Собрание сочинений в шести томах т.2

В этот самый миг у ангела-хранителя Рахили Израилев-ны окончательно опустились крылья. Он сокрушенно уткнулся печальным челом, хоть и был бесплотен, в серый крашеный столб фонаря и разрыдался. Потому что он непременно смог бы удержать своего человека от рокового шага, если бы чемоданчик не раскрылся. А так – он раскрылся, и ангел смирился с неотвратимостью предстоящего, потому что Рахиль Израилевна остановилась на миг, глянула, ахнув, на выпавшие под ноги людей в грязно-соленую снежную жижу милые сердцу вещички, и сердце ее с гадливостью оборвалось от моментально мелькнувшего в воображении порядка предстоящих действий… нагнуться?… ползать в этой пакости?… под взглядами этих людей?… благодарить их за участие?…

Тут ее, к несчастью, столь же моментально подогрело безотчетное воспоминание, навек прижившееся в сердце, о непереносимом позоре, о смертельном стыде, испытанном в молодости, когда она грохнулась на пол в раздевалке мединститута, и так же вот посыпались из первого ее чемоданчика вещички – и все это на глазах хохочущего красавца-преподавателя марксизма, в которого она была тайно влюблена. Ангел в тот момент с печальным юморком размышлял о непонятном ему житейском смысле таких вот частых ситуевин, когда один человек относит какое-то ничтожное происшествие чуть ли не к необратимо-трагическому, а другой, наоборот, к охренительно забавному и смешному… М-да…

И вот ангел видит, как разжимаются сами собой пальцы его любимого человека и как из безжизненных совсем пальцев выскальзывает в соленую жижу снега последний чемоданчик Рахили Израилевны, потому что у нее не было больше сил удерживать его в руке, потому что и не хотелось ей вовсе его удерживать от вполне обоснованного омерзения к миру людей, намного превысившему из-за дела врачей и мокричной выходки Мехлиса возможность продвижения жизни…

Ангел, неподвижный от полного бессилия предпринять, как и предпринимал обычно в подобных случаях, нечто предупредительное, видит «четвертый» троллейбус… от скольких гремуче-ревуче-вонючих этих конструкций он уберег свою!., от скольких живых тварей он ее уберег!… Боже мой!… Боже мой!… «Четвертый» троллейбус… при желании ему можно было бы вмиг заклинить тормоза… шваркнуть об угол закусочной «Полет»… сорвать штанги… сузить сосуды головного мозга водителю… много чего можно было бы предпринять…

Но был как раз именно тот момент, та ситуация, в которой взаимные отношения всех предметов вещного мира и всех существ мира тварного находились в такой поразительной завершенности и пронизаны были таким все-устрашающим торжеством Предопределения, что ангел сокрушенно рассматривал валяющийся под ногами прохожих раскрытый чемоданчик с овальным зеркальцем на бежевых складочках внутренней подкладки… иные разбросанные вещички… раздавленное передними, потом задними скатами «четверки» тело бедной Рахили Израилев-ны… вытаращенные зенки водителя… припадочное дерганье сорванных штанг… непревозмогаемо тоскливую жижу испоганенного серого снега, озаренного на миг голубым всполохом и снопом искр короткого замыкания, взвинчен-но взвизгнувших проводов… созерцал ангел и бездыханного зеваку, попавшего под руку Случая, которому и проломил Случай череп чугунным «башмаком» троллейбусной штанги, созерцал еще много чего другого с безумным желанием постигнуть тайну создания одной из чудовищных картинок действительности, а заодно и причуды стиля самого ее Создателя…

Посозерцав, брезгливо отмахнулся от наседавших мыслишек насчет случайности и необходимости, подлетел и подхватил душу погибшей под колесами «четверки» Рахили Израилевны. Затем помог сделать то же самое весьма растерянному ангелу бездыханного зеваки, и к двум ангелам подлетел третий – ангел Л.З.

Вид у него был виноватый. Летел он совсем налегке. Втроем они и направились по некоему двустороннему занебес-ному пути. Летевшие, спешившие им навстречу ангелы отвлекали своих подопечных душ от нежелательных дорожных впечатлений, потому что вид встречных ангелов и состояние многих транспортируемых ими душ приводили в чувство ужаса и в полное уныние даже этих, повидавших виды, крылатых трудяг…

А Л.З. с поганейшим из самочувствий закрыл наконец входную дверь…

«Я тебя, сволочь, напоследок оставлю… ты у меня будешь до конца своих дней харкать кровью на уране, понимаете… – мстительно думал он. – Дайте только разобраться с рябой харей и установлением нового порядка… Мехлис покажет вам – ублюдочным негодяям, – что такое порядок в последней инстанции…»

Сам, опять-таки того не понимая, Л.З. открыл еще одну – удачную, на наш взгляд, – формулировочку того качества Бытия, но, вполне возможно, не-Бытия, которое обычно принято именовать Адом… «Порядочек в последней инстанции».

Пососав нитроглицеринчика, Л.З. принял филиппинское лекарство – смесь мочегонного со слабительным и успокаивающим.