Собрание сочинений в шести томах т.2

было и нормально. А какая еще радость могла быть у рабочего человека? На курорт поехать? Я бы желал, да не хватало отпускных после раздачи долгов, и откладывать приходилось то на телевизор, то на гардероб, то на женино пальто новое и так далее. Вот и выходило, что самое, так сказать, доступное – это поддать с дружками и на хоккей сходить. А на хоккее, само собой, добавляли под азарт пивка с водкой, и настроение улучшалось необычайно.

Сашка у нас родился.

А годы идут себе и идут. Оба в школе учились плохо, хотя на вид ребята красивые. А однажды вызывает директор меня с матерью и заявляет, что Генка пьет прямо на уроках. Стакан портвейна передают под партами и пьют. Учителям и в голову не приходило, что такое возможно. Затем попались. Учительницу избили. Генку моего на свободе оставили.

Я перед ним на колени становлюсь.

– Сынок, – говорю, – не пей ты больше в школе. Лучше дома вместе выпьем с папкой и мамкой. Только учись получше.

Так вот и началось в нашей семье безобразие, хотя я желал одной пользы своим детям. Тем более Генка хорошие отметки таскал.

Тут Сашка подрос. Его, конечно, завидки стали брать, что старший брат пьет с нами вместе красное, а ему не дают.

Поймала его милиция в подъезде сначала, потом в кино и в парке. Пришлось и младшего за стол с собой сажать. Все же дома моральней выпивать, чем в подъезде. Так мы с женой думали.

Ведь от пьянства, от выпивки невозможно в наше время удержать детей. Как их удержишь, если отцы и матери не просыхают. С годами-то трудно поддерживать свое настроение без спиртного. Врачам это известно. Повторяю: мы с женой хотели уберечь сыновей от дурного общества, но последствий не предвидели. А тут еще сама она внезапно скончалась от инфаркта, после свадьбы племянницы. Перепила, а «скорую» не дождались. Они там сами перепились под Первое мая. Одни мы остались.

Генка школу бросил. Околачивался в мебельных на подхвате. Начал нас с Сашкой угощать. Скандалов никаких у нас в семье не было. Выпьем, телик посмотрим – и спать. Утром же – на работу. С работы у меня отличная характеристика. Правда, последнее время участились прогулы, но это не на моральной почве, а на физической.

Здоровье подорвала водка. Врач в тюрьме сказал: тебе всего сорок, а выглядишь на шестьдесят. Если бы не соседи, может, и не сидел бы я на этой скамье. Они заявили, что я распиваю с сыновьями, ну и прицепилась ко мне милиция. Вот и весь сказ.

Я же не мог заметить, что Генка и Сашка уже алкоголики, то есть стали вещи из дому таскать на опохмелку. В общем, я хотел сделать как лучше, а вышло вот оно что. А за то, что посадили, – спасибо. С самой армии еще не было у меня так, чтоб я не пил подряд полтора месяца. И это наша беда, что всех алкоголиков в стране не посадишь. Потому что работать некому будет.

УБИЙСТВО ПО-РЯЗАНСКИ

…Абрамушкин и Юркин по предварительному сговору между собой вооружились бритвами, напали на возвращавшегося с дежурства работника милиции Попова. Абрамуш-кин бритвой перерезал Попову сонную артерию, после чего они забрали у Попова из кобуры пистолет с восемью боевыми патронами и скрылись.

Последнее слово подсудимого Абрамушкина

Граждане судьи, это в США адвокат за большие деньги, то есть после подкупа, может помочь мерзавцу и убийце вроде меня отвертеться от неминуемого справедливого наказания. У нас в СССР адвоката не подкупишь, потому что он сам, в свою очередь, должен подкупить судей, а может, и горком партии, как случается на Кавказе, где человек человеку почти всегда близкий родственник.

У нас в Рязани, а может, и в остальной средней полосе матушки-России даже тип преступника, тип окончательного, вроде меня, злодея, резко отличается по всем душевным показателям от американского и европейского типичного негодяя-уголовника, то есть гангстера. Мы, так сказать, преступники-любители, но они представляют из себя оголтелых профессионалов, пользующихся неукоснительным соблюдением законности и находящих любые лазейки в законах, чтобы избежать положенной за злодейства ответственности.

Разве я, коренной рязанский человек, обнаглел бы до того, что после покушения, допустим, на своего родного президента, пускай он даже нехороший политик, насоливший чем-либо избирателям, разве я стал бы придуриваться невменяемым? Ни в жисть не стал бы!…

Я бы встал немедленно на месте преступления и, не дожидаясь предварительного следствия, обратился бы следующим образом ко всему честному народу, более того – ко всему прогрессивному человечеству. И сказал бы так: