Собрание сочинений в шести томах. т.4

Я знаю, что плевать вам на эти мои мысли и что вы всерьез, воз, задумываетесь, не свихнулся ли я на самом деле. Нет, не свихнулся. Записав с чужих слов амбарную, не свихнешься, а нахватаешься, безусловно, нужного. И там, я помню, записал слова Пушкина о том, что народность – это достоинство. Да! Достоинство! Сумма наших личных достоинств. Иначе с чего бы это вдруг взяться у народа достоинству? От крикливости политруков у нас его не прибавится. На знамени, между прочим, нашего города есть два ордена. Это не сделало его ни чище, ни благородней, ни сытней, ни воспитанней… Одним словом, есть и были у меня как у гражданина две возсти: первая – пытаться осуществить свои гражданские права, говоря только правду, и быть уничтоженным политически, социально и физически; и вторая – помалкивать, считая любое головотяпство любого масштаба, включая головотяпство сталинского мира и сталинской войны, необходимыми издержками первого в истории социального эксперимента. Работать как вол, надеясь на получение в будущем плодов труда. Тупо, против своей воли и совести, одобрять все акции правительства и хитроумно внушать себе при этом, извращая божественную мудрость Евангелия о зерне, что, покуда гражданин в тебе не умрет, гражданин в тебе же не возродится. Вот и все, что бы вы там ни думали, слушая наше радио, читая наши газеты и считая вашу демократию говном по сравнению с нашей «социалистической демократией высшего типа».

После этого письма прошло две недели. Извините, что в окончании предыдущего, тяжелого для меня и невозможнодлинного письма завелся я и набарабанил опять хрен знает чего. Извините.

Не буду описывать мою встречу с Верой, с сыном Вовой и его женой Машей, примчавшимися из Москвы, с Федором – моим спасителем – и с друзьями по цеху и дому. Не буду. Хорошая была встреча. Многим не удавалось, конечно, сделать вид, что они не заметили, как я изменился, но это меня не расстраивало.

Наоборот, было бы странно, если бы Сол и Джо, возвращаясь, например, из публичного дома или с бейсбола, были избиты до неузнаваемости полицией, а вы притворились бы, что нет в их внешности, выражении глаз и поседевших головах никаких внушительных изменений.

Встретились. Всплакнули слегка (Вера и Маша). Выпили. Закусили.

Проболтали всю ночь.

Я уже говорил вам, что, по моим прикидкам, новый наш первый секретарь воспользовался моим делом для замены Карпова своим человеком. Так оно все и было после того, как «голоса» передали сообщение о нашей психушке и ее пациентах-диссидентах и обо мне, избитом гэбэшниками и помещенном в «бублик». По городу и по заводу сразу пошел шумок, избили, мол, и посадили рабочего, который организовывал на свою голову поездки в Москву за продуктами. И что сделано это было по приказу бывшего первого секретаря, ныне большой шишки в ЦК партии. Завод, как говорится, забурлил. Несколько дней шумели работяги, не бросая, однако, работу, и, говорят, итальянская компартия стала давить на нашу, угрожая отправить вместе с какими-то агрегатами для завода вагон колбасы, сыра, масла, макарон и книжек о жизни и заработках итальянского рабочего класса. Ну, в Кремле вроде бы стали ломать голову: как быть? Решили поступить по-своему неглупо. Меня – освободить.

Жоржика пошарить на пенсию как превысившего полномочия и потерявшего политическую сообразительность. Карпова – снять к едреной бабушке. Подкинуть в магазины города мороженой рыбы, китового мяса, колбасы низших сортов, уток, куриц и жирной свинины.

Рабочие тут же установили контроль за работой продавцов, чтобы продукты не текли налево. Но не обошлось без эксцессов. Однако завбазой, пытавшегося вывезти с территории туши двух баранов, толпа избила до полусмерти. Затем его, чтобы замести следы, бросили с камнем на шее в сливную яму. Это дело замяли. Был еще один случай, когда продавщице проломили голову мороженой, крепкой, как сталь, уткой. Сняли кое-кого из облпищеторга, кого-то протащили в газетенке, над кем-то поизгалялись на партсобраниях. Забыл: завалили вдруг магазины сгущенкой, польской водкой и концентратом перловой каши с армейских складов. Эта каша десять лет дожидалась там атомной войны, и деятели решили обновить стратегические запасы консервов. Вот и радовались наши обыватели.

Берут бутылку «Выборовой», сгущенки банку и пачку концентрата. Разжигают в подворотне костер, варят в котелке перловку, заливают ее сгущенкой и устраивают веселый бесшабашный банкет. Много ли надо людям?