Собрание сочинений в шести томах. Том 2

— Он никогда не напишет такого письма, — быстро сказала мать, — у него просто рука не поднимется на это.

— Отлично! Пусть тогда не пишет! — спокойно согласился Ланэ. — Этого и не требуется: оно уже написано и лежит у меня в кармане. Пусть только зажмурится, плюнет и подпишет его. Вот и всё! Тогда, говорю, дело ограничится двумя-тремя статьями, осуждающими, конечно, но в общем вполне приличными и даже сочувствующими. Ну, а потом опять он может работать, открывать черепа, делать раскопки и писать, писать, писать, — но, конечно... хм!., как бы сказать... в несколько ином духе, чем раньше. Это всё в том, — я согласен с вами, — в том вполне пока проблематичном случае, если профессор согласится подписать эту бумагу.

— Но он никогда не согласится, — сказала мать, глядя на Ланэ. — Да и скажите сами: как можно согласиться на это?

— А мне говорить нечего, мадам Мезонье, — скорбно улыбнулся Ланэ. — Я уже пошёл на это. И знаете, какой совет я вам дам? Пусть профессор не геройствует по-пустому, а возьмёт да подпишет. Что уж тут бить себя в грудь да произносить высокие слова! Надо принимать действительность такой, как она есть. Ведь дело-то очень ясное. Мы проиграли, и тут уж ничего не спасёт. Раз проиграли, то, значит, неправы, — неправы уж тем, что проиграли, ибо правые-то не проигрывают. На нас семь лет поднималась эта обезьянья лапа, а мы на неё смотрели да смеялись. И просмеялись, и просмеялись, — повторил он с тихой яростью и ударил кулаком по столу. — Да, просмеялись! Вот и случилось то, о чём говорил покойный Гаген: обезьяна пришла за своим черепом. Только полно, за своим ли? Не за нашими ли с вами? Что ж тут выламываться перед гориллой и декламировать ей Сенеку! Она скалит зубы да так ударит кулаком, что только мокро будет. Мокрое место будет вот что я вам говорю. Так, значит, надо спасать свою жизнь. Вы — мать, вы должны понять это. Знаю, профессор великий учёный, но он либо бешеный, либо блаженный, либо и бешеный и блаженный в одно и то же время. Но вы-то, вы-то, мадам Мезонье...

Мать сидела и плакала...

Ланэ осторожно взял её руку и начал целовать пальцы. Вдруг мать подняла голову и сказала:

— Вот я так и знала, что этим кончится. Как только мы получили письмо Фридриха, я поняла, что это недаром, что затевается какая-то большая гадость... только вот не знала, какая.

— А я знал, — раздался из коридора голос отца.

Оба — и Ланэ и мать — разом соскочили с мест, как вспугнутые любовники. Отец вышел из передней и, не дойдя до Ланэ, остановился посредине комнаты.

Он, как всегда, был в халате, туфлях и чёрной шапочке.

— ...только ты тогда не хотела мне верить, Берта, — окончил он и повернулся к Ланэ. — Что, сильный дождь? — спросил он своим обыкновенным тоном.

— Тропический ливень! — решительно и быстро ответил Ланэ.

— И, наверное, промокли до нитки? — спросил отец сочувственно.

— Весь плащ был мокрый, — сказала мать.

— Так надо просушить. — Он посмотрел на мать. — Как же так, Берта? А где у нас...

— Да я уже сделала всё, — сказала мать, опустив веки, — она не хотела смотреть на отца.

— Ага! Отлично! Но вы ведь, наверное, голодны с дороги-то? Голодны? Да?

— Нет, мадам сейчас напоила меня кофе, и я выпил пять чашек, — тускло улыбнулся Ланэ.

Отец, не отрываясь, смотрел на его ноги.

— Ну, тогда что ж... Обсушились, покушали... Спать ложиться ещё рано... Прошу вас ко мне наверх... Так, что ли, Берта? Он тебе больше не нужен? А? Ну, а если не нужен, прошу ко мне, по старой памяти! Бумагу-то не оставили?.. Вы её всё в руках вертели... Надо же прочесть ещё раз... Слог-то, верно, плохой, да и смысла особого нет... Берта в этом многого не понимает, а меня так сразу резануло... — Он пропустил его мимо себя и сказал: — Проходите.

Глава одиннадцатая

Потом я узнал: Ланэ пешком пришлось идти совсем немного, до нашей дачи его довёз камердинер дяди, которого тот посылал в город за кое-какими покупками.