Собрание сочинений в шести томах. Том первый

«Оставляю поле словесности не без признательности к тем соотечественникам, кои... удостоили одобрить мои слабые начинания. Обещаю даже не читать критики... ибо я совершенно и, вероятно, навсегда покинул перо автора.»

С этого года, точно выполняя свое обещание, поэт пропадает не только из литературы, но даже из жизни. Следующие 34 года, проведенные им в различных психиатрических лечебницах Европы от Зоннениггейна, (Саксония) до Петербурга — пустое место в его творчестве.

«Мы все рождены под каким-то бедственным созвездием, — писал Вяземский А.И. Тургеневу, узнав о болезни поэта, — черт знает как живем, к чему живем...»

Черт знает как живем, к чему живем! — в этом была трагедия не только одного Батюшкова. Как похоже это трагическое восклицание на скорбные слова Пушкина: «И дернул меня черт родиться в России с умом и талантом!»

В чем сила яркого дарования Батюшкова?

«Стих его не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощущать извивы и складки его мраморной драпировки,» — пишет Белинский, подводя итоги творчества поэта и в этом восторженном отзыве заключается бесспорное право Батюшкова на внимание современности.

В пышную, торжественную, но тяжелую, неуклюжую поэзию первого десятилетия XIX века Батюшков входит как смелый новатор, как яростный поборник тщательной работы над словом. Он не просто пишет стих, он отшлифовывает его как кусок мрамора. Хорошо знакомый с итальянским языком, он смело берется за труднейшую и, как тогда считали, невыполнимую задачу перенести в русский стих, привыкший к неуклюжему величию державинских од, мелодичность и выразительность итальянского языка.

Батюшков не только оттачивал свой стих так, что тот лился как мелодия флейты, но заставлял русский язык, привыкший к славянизмам и варварским усечениям, звучать всей причудливой гаммой итальянской речи.

— «Звуки итальянские, что за чудотворец этот Батюшков!» — восторженно писал Пушкин на полях одного из его стихотворений. И со стороны мелодики стиха, выпуклости образов у Батюшкова, действительно, нет соперников в поэзии пушкинского периода, кроме самого Пушкина.

Пушкин шел за Батюшковым и по следам Батюшкова. Он почти полностью проделал весь путь его творческого развития, но для этого ему понадобилась не целая жизнь, как Батюшкову, а всего 3-4 года. Все стихотворения Пушкина, относящиеся к так называемому лицейскому периоду (1814-1818), связаны с именем Батюшкова. Батюшков не был великим поэтом, но взволнованное дыхание его стиха с гениальной силой зазвучало именно в мощных ямбах Пушкина. После Батюшкова приход Пушкина был уже исторически подготовлен.

До какой музыкальности доходит в своих стихах Батюшков, видно из следующего стихотворения, которое А. Майков ошибочно приписывал Пушкину:

О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный
Повсюду странствует со мной.
Хранитель — Гений мой — любовью
В утеху дан разлуки он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.

«Это еще не пушкинские стихи, — писал Белинский, — но после них уже надо было ожидать не каких-либо стихов, а именно пушкинских.»

В огромной работе по созданию русского литературного языка — после Пушкина Батюшкову следует отвести одно из первых мест.

В. Кюхельбекер

Среди пятерых казненных и ста двадцати сосланных в Сибирь декабристов Кюхельбекер занимает особое место. С пистолетом в руке, без шубы, в одном легком пиджаке штатского покроя он вышел 14 декабря на Сенатскую площадь и оставался на ней до тех пор, пока поток картечи не смел с торцов мостовой всех участников восстания.

Таким и зарисовал его Пушкин.

Кюхельбекер в одном пиджаке, в высокой шляпе стоит около какого-то полного человека в медвежьей шубе и в вытянутой руке его зажат пистолет.

Среди военных мундиров молодых вождей декабрьского восстания длинная неуклюжая фигура Кюхельбекера в штатском платье должна была выделяться особенно резко. Несомненно, что правительственная реляция, сообщавшая наряду с именами военных о «штатских в фраках гнусного вида», подразумевала кроме Рылеева, Якубовича и Каховского и этого высокого голубоглазого человека.