Собрание сочинений в трех томах. Том 3. Пылающий остров

Это был странный, мертвый лес с деревьями без вершин, коры и сучьев. Их словно срезало, как заметил сразу Баков, вертикальной, рухнувшей сверху волной. Деревья уцелели лишь там, где были перпендикулярны ее фронту. Всюду, где удар пришелся под углом, лиственницы были повалены веером на гигантской площади.

– Айда, паря, вниз, – предложил Косых. – Что-то чудно мне это…

– Стой, дурная голова! – рявкнул Баков. – И шагу не смей делать! Сдается мне, что бог Огды имеет отношение не только к шаманам, но и к физикам…

Сибиряк удивленно посмотрел на своего товарища, который, как он уже успел убедиться, трусостью не отличался.

– И придется нам с тобой, Егор Егорович, все-таки написать в Академию наук! – закричал на всю долину возбужденный Баков.

Он стоял подбоченясь и смотрел вниз на диковинный мертвый лес, в котором смертельно были поражены богом Огды тунгусы.

* * *

Баков написал в императорскую Академию наук о тунгусском феномене, настаивая на присылке в тайгу экспедиции, в которой он готов был принять участие хотя бы в качестве проводника или рабочего.

Профессор долго ждал ответа, но так и не получил его.

Он загрустил. Целыми днями валялся на лавке в избе Егорыча в одной из енисейских деревень.

Плотовщик Косых так и не добился страховой премии за овец. Ему пришлось продать избу, в которой лежал Баков, неудачливый его ходатай.

Косых не рассердился на Бакова. Такой же одинокий, как и он, без угла и пристанища, Косых привязался к Бакову и стал уговаривать его отправиться на промысел в тайгу, где была у него заимка.

– Может быть, паря, снова в те места заглянем, – подмигнул он.

Только они двое и думали о тунгусском феномене. В царской России никто не заинтересовался им. Царскому правительству в темные годы реакции было не до того.

Глава вторая Черная шаманша

Таежная заимка походила на маленькую крепость. Угрюмый хозяин обнес ее тыном, хоронясь и от зверя и от варнака. Тяжелые ворота запирались на крепкие запоры. Крыша прикрывала не только избу, но и двор.

Лиственницы вплотную подступали к одинокому жилью, которое казалось таким же дремучим, как и сама тайга.

Собаки залаяли все разом. Зазвенели за забором цепи, захрипели, заливаясь, псы.

Перед воротами стояли два человека, с виду не походившие ни на таежников, ни на беглых.

Один из них, низенький, скуластый и косоглазый, одетый в теплую синюю кофту, изо всех сил бил в ворота палкой. Другой, худой и высокий, был одет в узкое городское пальто и в мягкую шляпу, нелепо выглядевшую в тайге. Растопыренные локти делали его фигуру неуклюжей.

Собаки бесились, они лаяли теперь с надсадным воем. Наконец одна из них завизжала, остальные приумолкли. За тыном послышался раскатистый бас:

– Молчать, прощелыги! Цыц, жандармы! Кто таков?

– Мало-мало открывай! Человек ходи-ходи тебя ищет, – сказал низенький.

– Проходи, ходя, мимо. Хозяина нет, а работник его тебе не нужен.

– Михаил Иванович! М-да!! Не откажите в любезности, откройте. Это я – Кленов… ваш бывший студент… Откройте!

– Что такое? Что за мистификация? – С этими словами рыжебородый мужик богатырского роста открыл калитку и загородил ее проем своей фигурой. – Кленов, Иван Алексеевич! Ваня! Да какими же вы судьбами?! Дай задушу по-медвежьи! Шесть лет не видел ученой бороды!

И таежник сгреб приезжего в объятия.

– Михаил Иванович! Профессор! Голубчик! Простите, что обеспокоил… Но я сразу к делу… Времени, осмелюсь заметить, терять нельзя.

– У нас в тайге время не ценится. Проходите, голубчик. Это кто же с вами? Проводник?

Кленов кивнул головой и задумчиво взялся за бородку. Он был еще совсем молодым человеком, вчерашним студентом, по-видимому только что получившим университетский значок.

– Это кореец Ким Ид Сим. Я называю его по-английски Кэдом.

– Почему по-английски? – весело гремел Баков, подталкивая впереди себя Кленова. – Вы неисправимый англоман.

– Видите ли, профессор… его рекомендовали мне как надежного человека… И он поедет с нами в Америку.

– Куда, куда? – переспросил Баков и расхохотался. Кленов, смущенный, растерявшийся, стоял в сенях.

– Видите ли, многоуважаемый Михаил Иванович, я везу вам приглашение профессора Холмстеда приехать к нему в Аппалачские горы, где у него есть лаборатория. Он готов предоставить ее в ваше распоряжение.

– Вы, милейший Иван Алексеевич, шутник. Профессор Холмстед, очевидно, не подозревает, что Баков отныне не петербургский профессор, а таежный ссыльный, раз в неделю обязанный ходить к уряднику отмечаться.

– Напротив, Михаил Иванович. Холмстед прекрасно все знает. Он написал, что уважает чужие политические взгляды и считает за честь предоставить убежище политическому эмигранту, который способен принести пользу науке.

– Постой, постой! Я еще не эмигрант.

Разговаривая, все трое вошли в избу. В ней жили одни мужчины, но пол был чисто выскоблен. Лавки и крепко сколоченный стол кто-то недавно смастерил из свежевыструганной лиственницы. От нее ли или вообще от не успевших еще потемнеть со временем бревенчатых стен пахло смолой. Вопреки обычаю икон в углу не было.