Собрание стихотворений

             ЛЕСЯ В ЯЛТЕ

^{207}

Солгали греки, заповедав

«здоровый дух в здоровом теле», —
а в мире не было поэтов,
покамест люди не болели.

И затвердившим с детства сгусток

и перл языческой морали
где брать пророков златоустых,
когда б страдальцы не хворали…

На краткий срок на диких скалах,

горюя осторонь от мира,
сложила два крыла усталых
над синью волн сестра Шекспира —

больная женщина с Волыни.

Ей даль нашлась и отозвалась,
где горечь хвои и полыни
с морскою музыкой мешалась…

В Крыму ютились караимы,

заблуды-греки и татары,
туда ж слетались побратимы
на звон студенческой гитары.

И дальний гул казацкой славы,

как будто дань добру и силе,
его кустарники и травы
в своем дыханье доносили.

С зеленых гор сползала дымка,

сияло море отовсюду,
и чутко Леся Украинка
сквозь боль прислушивалась к чуду.

В краю, где Пушкин и Мицкевич

лучились музыкой недавней,
ее застенчивая девичь
цветком таинственным цвела в ней.

Распятая туберкулезом,

от волн ждала добра и лада
и кротко радовалась лозам
налившегося винограда.

Но, как цветы на сеновале,

у чатырдагского подножья
заброшенная сыновьями
лежала слава запорожья.

И сердце задыхалось в полночь,

рвалось на родину немую:
«Зачем зовешь меня на помощь?
Тебя ль в судьбе моей миную?

Я тем горжусь, интеллигентка,

что с детства девочкой степною
живу заветами Шевченко
и кровной близостью с тобою».

В ней пел напев, как степь, широкий,

стих возникал, певуч и четок.
В любви рождались эти строки,
и только любящий прочтет их.

Полям Волыни и Подолья

неслись в ночи ее молебны.
Во славу русского подполья
плела венок великолепный…

А мир был свеж, а жар был жесток,

и Крым был временной нирваной
для нервных ран, а самый воздух
шептал о вольности желанной.

Когда поэты занесутся

в своей провидческой замашке,
их почитают за безумцев
и запирают в каталажки.

Но Бог в душе, а не в железе.

Душа ж вотще в отчизну врыта…

За дар воздушный нашей Лесе

спасибо, южная Таврида.

<1983>

    9 ЯНВАРЯ 1984 ГОДА

^{208}

Изверясь в разуме и в быте,

осмеян дельными людьми,
я выстроил себе обитель
из созерцанья и любви.

И в ней предела нет исканьям,

но как светло и высоко!
Ее крепит армянский камень,
а стены — Пущино с Окой.

Не где-нибудь, а здесь вот, здесь вот,

порою сам того стыдясь,
никак не выберусь из детства,
не постарею отродясь.

Лечу в зеленые заречья,

где о веселье пели сны,
где так черны все наши речи
перед безмолвьем белизны.

Стою, как чарка, на пороге,

и вечность — пролеском у ног.
Друг, обопрись на эти строки,
не смертен будь, не одинок…

Гремят погибельные годы,

ветшает судебная нить…
Моей спасительной свободы
никто не хочет разделить.