Свет погаснет.Лысый демонпалочкой взмахнет.Выйдет на эстраду тенор —ручки распахнет.И, от упоенья млея,стоя на носках,станет песнею моеюгорло полоскать.Мне на муку и на горепесня задрожит.Будет песня в медном горле,будто в клетке, жить.Рваться из него на волюв зал полупустой,получаться неживою,чопорной,не той…Тенор будет нежно мямлить,томно завывать,будет он играть бровями,глазки закрывать.А в конце,привычный ужасв дамочек вселя,тенор выдаст, поднатужась,тоненькое «ля».И замолкнет деловито…Под визгливый стоня тогда на сцену выйдуи скажу:– Постой!Ты поешь по всем законам.Правильно.И все ж —эта песня мне знакома —ты не так поешь!..Написал я эту песнюночью у костра.Я хотел, чтоб эта песняне простой была.Чтоб она из душных спаленпозвала людей.Чтоб еехороший парень,как рюкзак, надел.Чтоб до неба, как до крыши, —искоркам взамен, —голос тихий и охрипшийдолететь сумел.И, растаяв в поднебесье,чтоб зажег зарю…Мне знакома эта песня —честно говорю!..Впрочем, что я здесь толкуюи о чем кричу?Я ж не написал такую. —Написать хочу.
«На самом дальнем западе»
1964
Нью-Йорк сверху
Он пока еще не улей.Он возник из-под крыла,будто тлеющие углинебывалого костра.Вот, гляди,сползает набок!Вот, сейчас помчится вскачь!До восторга одинаков.И до ужаса горяч!..Люди вымотаны за день.Восторгатьсялюдям лень…Но предельно осязаемстал цветастый жаруглей!Мы, влетая в пытку эту,бережем глаза свои.Восходящей массой светасамолет качнулои…Небо черное в румянце.Зной объятья распростер.Наши волосы дымятся.Мы садимся на костер!Он — под нами в желтом нимбе.(Летчик, друг,повремени!)Все мощней,все объяснимей,ослепительней огни.И уже дома подробны.И понятно, что — куда.И виднааэродромаровная сковорода.Соберите волю, йоги!..Что мне делать?Я — не йог…Приземляемся в Нью-Йорке!Надвигается Нью-Йорк!И назад нельзя ни шагу.Мыбросаемся в него!..– Жарко будет?– Очень жарко.– Перетерпим.Ни-че-го!