Собственная смерть

Андреа Мантенья изобразил обнаженное тело мертвого Христа, повернутое огромными стопами к зрителю, в укороченной перспективе. В такой же почти пародийно укороченной перспективе я видел сейчас свое тело, валяющееся на каменных плитах пола.

Было странно, ведь точка, с которой я видел себя, находилась чуть выше той, что соответствовала позиции лежащего на полу человека. Растерянное сознание пыталось понять, как с этим быть, не могло найти место, где хранились бы хоть какие-то объяснения необычному впечатлению, и не знало, куда, в какую ячейку памяти поместить этот опыт. Как будто я что-то снимал с более высокой точки, чем та, откуда смотрел. Для объяснения этого явления сознанию не хватало ключевых слов. Но некоторая способность иронически реагировать на вещи еще сохранялась. И даже способность все видеть глазами фотографа. С участливым снисхождением смотрел я на усердствующие руки, на волосы на руках, на суетные усилия собственного сознания, не способного объяснить загадочность оптического обмана. Нереально высокое положение камеры означало, что она расположена в запредельном, понятиям не доступном мире.

С мягкой иронией ты оглядываешься назад. Спешить некуда, загадка откроется постепенно и на других уровнях, по мере того, как ты будешь отдаляться от своей жизни.

Взгляд назад вбирает в себя сразу несколько перспектив сознания.

Различные его уровни ты наконец воспринимаешь в их совокупности.

Структуры доязыкового сознания, или чистого созерцания, синхронизируются с именами, закрепленными за физическими явлениями, хотя имена далеко не всегда и не до конца покрывают их содержание. Мой внешний, внераспо- ложенный взгляд, оказывается, всю жизнь сопровождал меня и будет сопровождать и впредь. Освобожденный от физических ощущений, я переживаю себя как душу. Мое же так называемое сознание, которое тоже сопровождало меня всю жизнь и до сих пор, даже за пределами понятийного мира, предоставляет мне богатейшую и упорядоченную сокровищницу философских, социологических, теологических, психологических, антропологических и иных категорий, питалось лишь опытом, который душа черпала в этом мире. Космического масштаба деятельность созидающей силы оставалась от него сокрытой. Хотя душа о ней постоянно помнила. Но память эту в течение всей моей жизни затмевал другой, связанный с телесным существованием мнемиче- ский механизм. Творение асимметрично. Сознание мое еще достаточно широко, чтобы вместить в себя этот новый опыт.

Тут сила еще раз чуть повернула меня вокруг оси, еще раз мягко толкнула и снова немного приблизила к свету.’

Однако до света, который мог меня ослепить, растворить в себе, я так и не добрался.

Подчеркну, что от мрака к свету я двигался не по прямой, а проворачиваясь вокруг оси.

Я двигался как бы по винтовой траектории. Сдается, что я провернулся дважды, но два полных оборота совершил не сразу. Мне кажется, угол зрения два раза возвращался к исходной точке. Хотя образ этого прерывистого движении сохранился, каких-то особых физических ощущений оно не оставило. По сравнению с предшествующим, изначальным состоянием я испытывал неведомое беспокойство, неведомое по природе своей напряжение, но не сказал бы, что ощущения эти были физическими. В памяти сохранился образ: видимая мною картина сдвигается снизу вверх относительно источника света, сдвигается медленно и потом замирает. Я вижу овальный, с неровными складчатыми краями вход в пещеру. И снова поворачиваюсь по оси, источник света ныряет вниз, из чего можно задним числом заключить, что в пространстве, которое сознание воспринимает в виде пещеры, я смещаюсь слева направо. Между двумя четко различимыми движениями, вращательным и поступательным, — короткая пауза. Как бы заминка. После чего сила снова ухватывает меня, поворачивает и толкает к свету.

В неоновом освещении больничной палаты — две склоненные надо мной мужские фигуры. Третья осталась на заднем плане — дородная медсестра, недоверчиво следящая за теми двоими, ну и что, мол, они теперь будут делать. У тех же на покрытых сиреневыми тенями лицах напряженное внимание профессионалов вдруг сменяется бурным, счастливым, необузданным ликованием. Подняв головы к слепящему свету, они хохочут.

Что означает, я снова здесь.

Я тут же закончил начатую было фразу. Назвал номер телефона.

Это произвело эффект, я знал, что я делаю, от неожиданности дородная женщина взвизгнула.

Я наслаждался своим нахальством.

Теперь они радовались еще и тому, что я в сознании, нейроны мои не погибли. По их новому приступу радости я догадался, что времени прошло достаточно много.

После электрошока все мое тело сотрясала конвульсивная дрожь. Кожа и волосы у меня на груди дымились. Клеймом реанимации они прожги грудь до мяса. Я клацал зубами, сучил и размахивал руками-ногами, не в силах, как ни старался, справиться со своими членами, И каждое движение, слово, вздох, само существование сопровождались острейшей болью от сломанных ребер.

Стуча зубами, я попросил склонившуюся надо мной медсестру как-то помочь мне унять эту дрожь.