Собственная смерть

Я сказал себе: так вот почему я так судорожно искал место этих подробностей в цельной истории. Они включены не в пространство и время, где я искал их место. Началом индивидуальной жизни является не рождение, а концом — не смерть, поэтому никакой цельной жизни, составленной из деталей, и быть не могло. Я покидаю сцену, где царил беспорядок деталей. Сознание же, посредством которого мы только и можем воспринимать и оценивать протекающие в разных местах и в разное время события, включено в бесконечность. Что опять же привело меня в изумление, которое вызывают лишь вещи, само собой разумеющиеся. То есть я понял то, о чем знал и раньше. Достигнув порога смерти, сказал я себе, я прозреваю телесное бытие целиком, все его устройство со всеми входами-выходами потому, что восприятие в принципе не связано ни с временным, ни с пространственным измерением. Казалось, я вдруг осознал, что хотел сказать Рильке, говоря об ангелах, безмолвно стоящих у нас за спиной. Чисто чувственное восприятие всегда устремляло свой безучастный взгляд из пределов, в которые, счастливый и онемевший, я теперь возвращаюсь.

Взгляд провожает меня.

Я вдруг обнаружил, что вижу, мыслю, но все воспринимаю иначе, чем ограниченное своими возможностями физическое существо.

Последней мыслью я разом охватываю все устройство моего сознания.

С величайшим напряжением рефлексии интеллект пытается оценить то, что в принципе следовало бы назвать печальным исходом, но сопоставить это с опытом других людей мне уже не дано. Не было в земной жизни предмета, и я даже не искал его, который позволил бы мне ощутить безграничное упоение, которого я так жаждал достичь в телесном сосуществовании с другими. Так я его и не испытал. Теперь мне казалось забавным и симптоматичным, что я ни с кем не смогу поделиться этим своим последним опытом. Вся моя жизнь — всего лишь несколько счастливых мгновений, в которые я хотя бы почувствовал, к чему мне так страстно хотелось приблизиться.

Стоило мне осознать это, как меня подхватило.

Вот сейчас это произойдет.

Мое “я” станет тем, успел я еще подумать, чем было, когда не имело тела, и чем будет в последующей своей бестелесностп. Понимая, что слова “сейчас” и “произойдет” означают, что я умираю, я в то же время видел, как живые профессионально и с яростной самоотдачей пытаются удержать меня в своем несчастливом сообществе.

Однако для прояснения некоторых важных подробностей вернемся еще раз к предшествующей главе.

На задний двор больничного корпуса, откуда, лавируя среди воняющих мусорных баков, врачи “скорой помощи” понесли меня в сумрачный коридор, чтобы вместе со вколотой в венл капельницей перегрузить на каталку.

Они долго кричали в гулкой темноте, но никто из больничных не появлялся. Кого-то приставили к моей голове держать пластиковый пакет с раствором. Людей в коридоре было несколько, дряхлые старики, дымившие вонючим дешевым куревом, таращились на меня. По настороженным взглядам их глаз, блестевших на изможденных лицах, я догадался, что, видимо, едва жив.

Что это с ним, спросил кто-то голосом, каким разговаривают с глухими.

Что, что, а то вы не видите, что инфаркт, ответил глухой.

Вы так говорите, будто сами сюда не с инфарктом попали, прозвучал над моей головой раздраженный, не в меру громкий голос.

Вы тоже его заработаете, уж не сомневайтесь. Постыдились бы так говорить со мной.

Какое-то время они молча сопели вокруг меня, потом перешли на другую тему и орали, перебивая друг друга.

Чуть позже, хрустя большим огурцом, появилась дородная крашеная блондинка в коротком белом халате. Вдоль пробора волосы у нее уже отросли, помада на губах от еды размазалась, руки крепкие, красный лак на ногтях потрескался. Пока врачи “неотложки”, смеясь, громко объясняли что-то в дальнем помещении, дородная женщина, хрустя огурцом, взялась за каталку и нехотя повезла меня в большой зал.

Капельницу не уроните, рявкала она, когда каталка наталкивалась на дверной косяк или стену.

Можете возвращаться в палату, господин Пёдреш, прокричала сестра, когда мы остановились посередине зала.

Забрав у старика пакет с раствором, она зашвырнула его на стойку.

Вот спасибо, что помогли, молодец.

И следом швырнула на стойку мой пиджак, который держал в руках тот же старик.

Что это у вас с пижамой, опять обмочились. Бедная дочка не успевает белье вам менять, все зассали.

И они, пересмеиваясь, удалились.

За неплотно задвинутыми зелеными шторами с хрипами- шипами и то громкими, то глухими стонами ждали своей судьбы какие-то люди.

Огромные пыльные окна были затворены. За одним из них виднелась котельная, из длинной, торчащей в никуда железной трубы со свистом вырывался пар.

В мертвенном неоновом свете я видел две пустые кровати.

Воздуха не было.

Шлепая растоптанными грязно-белыми тапочками, в зал вернулась ленивая дородная медсестра, взяла мой пиджак и без слов исчезла.

Я был не в том состоянии, чтобы иметь суждения или переживать эмоции, но все-таки понимал, куда я попал. За зелеными шторами дребезжали, пыхтели старые механизмы, фиксируя данные, подавая лекарственные вещества, бумагу, чернила.