Собственность и государство

С другой стороны, однако, невозможно вывести обязательную силу договоров и из чистого начала свободы, в смысле личного произвола, зависящего единственно от себя самого. Это начало было положено в основание индивидуалистических теорий XVIII века. Все человеческие обязанности выводились из общественного договора, в силу которого человек жертвует частью своей свободы ввиду пользы приносимой общежитием. Но так как судьею этой пользы остается он сам, то договор никогда не может быть для него обязательным. Общественный договор, говорит Гольбах, "возобновляется беспрерывно; человек постоянно держит весы, чтобы взвешивать и сравнивать выгоды и невыгоды, проистекающие для него от общества, в котором он живет. Если блага перевешивают зло, благоразумный человек будет доволен своею судьбою... Если, напротив, зло перетягивает на весах и возмещается только небольшими благами, то общество теряет над ним свои права, он от него удаляется"[71].

Прибавим, что с этой точки зрения, неблагоразумный человек, точно так же как и благоразумный, остается единственным судьею выгод и невыгод, а следовательно, и обязательной силы договора. Сегодня он обязался, а завтра он находит, что обязательство для него невыгодно; кто же может принудить его к исполнению? Это будет насилие. Мы возвращаемся к воззрению Спинозы, с тою разницею, что Спиноза считал принуждение со стороны власти таким же проявлением естественной силы, а потому и естественного права, как и личную волю, индивидуалистическая же теория признает правоверною только личную волю, а всякое принуждение, не основанное на добровольном согласии, считает неправдою. Последовательно проводя эту систему, необходимо признать, что договоры обязательной силы не имеют, а потому необязательно и основанное на договоре общежитие со всеми вытекающими из него последствиями. Человек не связан ничем; он всегда остается полновластным хозяином своих действий. Но так как это право одинаково принадлежит всем, то оно само себя разрушает. И эта теория падает вследствие внутреннего противоречия.

Несостоятельность всех этих односторонних точек зрения побудила скептицизм совершенно отказаться от теоретического решения этой задачи и искать основания для обязательной силы договоров исключительно в практическом начале пользы. Юм отвергал теорию, выводившую гражданский порядок из договора. доказывая, что самая обязанность соблюдать договоры основана на общественных потребностях. Говорят, что мы должны повиноваться властям, потому что мы обязаны соблюдать обещания; но почему же мы обязаны соблюдать обещания? Потому что сношения между людьми, доставляющие им значительные выгоды, не могут быть обеспечены, если люди не соблюдают своих обязательств. Следовательно, все дело в том, что общество без этого не могло бы существовать, и этого начала достаточно для оправдания необходимости подчиняться властям, без всякого предшествующего договора[72].

То же самое повторяет и Бентам. "Зачем надобно соблюдать свои обязательства? Потому что верность обещаниям составляет основание общества. Для пользы всех, обещания каждого лица должны быть священны. Между людьми не было бы более безопасности, торговли, доверия, надобно бы было возвратиться в леса, если бы договоры не имели более обязательной силы"[73]. Бентам идет даже далее: развивая начало пользы, он доказывает, что единственное основание обязательной силы договора заключается в том, что он выгоден для обеих сторон. "Договор, в строгом смысле, - говорит он, - сам по себе не имеет силы; ему нужно основание, нужна первая и независимая причина. Договор служит доказательством взаимной выгоды договаривающихся сторон. От этой присущей ему пользы он получает свою силу; этим различаются случаи, когда он должен быть утвержден, от тех, когда он должен быть уничтожен. Если бы договор сам по себе имел силу, он всегда имел бы одинаковое действие; если его вредное направление делает его ничтожным, то ясно, что именно его полезное направление делает его действительным"[74]. На этом основании Бентам утверждал, что договор должен быть уничтожен всякий раз, как вместо пользы он оказывается вредным либо одной из сторон, либо публике. Кто же, однако, является судьею этой пользы или вреда? Если каждое договаривающееся лицо, то очевидно, что договор будет обязателен лишь настолько, насколько каждый считает его для себя полезным, то есть обязательная сила его исчезнет. Поэтому необходимо судьею признать общественную власть. Это и делает Бентам. "Никакой договор. - говорит он, - сам по себе не ничтожен, также как никакой договор сам по себе не действителен. Закон, в каждом данном случае, дает или отнимает у него действительную силу. Но для дозволения, равно и как для запрещения, ему нужно основание"[75].