Собственные записки. 1811–1816

Надобно было покупать лошадей, по одной вьючной и по одной верховой каждому. Брат Михайла был обманут на первой лошади цыганом, а на другой шталмейстером какого-то меклен-, или ольденбургского принца. Он ходил о последнем жаловаться самому принцу; но немец объявил ему, что никогда не водится возвращать по таким причинам лошадей и что у него на то были глаза. Брату был 16-й год, он никогда не покупал лошадей и не вообразил себе, чтобы принц и генерал мог обмануть бедного офицера; но делать было нечего. Итак, деньги его почти все пропали на приобретение двух разбитых ногами лошадей, помочь же сему было нечем.

Покупая для себя лошадей, я прежде добыл доброго мерина под вьюк; под верх же нашел на конюшне у какого-то польского пана двух лошадей, которых не продавали врознь. Мы их купили с Колошиным. За свою (гнедой шерсти) заплатил я 650 рублей, за другую же, серую, Колошин заплатил только 600 рублей. При сем произошла между нами небольшая размолвка, кончившаяся примирением и тем, что моя лошадь была названа Кастор, а его Поллукс, в знак неувядаемой между нами дружбы.

В Вильне, за замковыми воротами, находится отдельная крутая гора с остатками древнего замка литовских князей, от которой городские ворота получили название замковых. Среди сих романтических развалин была любимая прогулка моя. Часто ходил я туда и просиживал на камне, под сводами древнего здания иногда до поздней ночи. Тут в беспредельном воображении моем предавался я мечтам о будущей своей жизни, к чему действительно способствовала очаровательная местность. Среди ночного мрака, сквозь провалившийся свод виднелось небо, усыпанное звездами; между тем восходившая из-за гор луна освещала струи речки Вилейки, протекающей у подошвы горы. В городе по домам засвечивались огни, часовые начинали перекликаться, городовой колокол бил ночные часы. Конечно, не могли быть порядочны мысли, в то время меня занимавшие; но я считал себя как бы одним во всей природе, и ничто не препятствовало моему созерцательному расположению духа. Помышляя о своей страсти, мне приходило в голову броситься со скалы в каменистую речку; и я чертил имя ее на камне среди развалин. Теперь нашел бы еще сии очерки. Колошин хотел знать причины моей тоски, и я повел его на таинственную замковую гору, куда мы с ним приходили беседовать. Скоро замковая гора сделалась ежедневной прогулкой всего нашего товарищеского круга, и мы приходили туда любоваться видом окрестностей. Во время одиноких посещений замковой горы я написал «Две ночи на развалинах». Мутные послания сии выражают тогдашнее состояние души моей и мыслей.

С замковой горы видны были на обширном пространстве два форштадта города с частью их окрестностей. Так как у нас не было занятий по службе, то в прогулках на гору пришла нам мысль снять на план окрестность Вильны; но у нас не было инструмента, и потому надобно было его с проката нанять. Нашли какую-то старую мензулу которая, хотя и отдавалась поденно за небольшую плату, но и то, по тогдашним карманным обстоятельствам, было для нас несколько накладно, почему мы пустились на хитрости.

С нами жил Дурново, человек с достатком; о съемке планов он не имел понятия. Мы убедили его в пользе, которую подобное занятие принесло бы ему на службе, и склонили его быть участником в нашем предприятии, к чему, впрочем, его более всего завлекло то, что пройдет слух о его прилежании к науке и к занятиям офицера квартирмейстерской части. И так он принял на себя часть расходов. Вехи, колья и инструменты носили за нами жиды-факторы, которые показывали особое уважение к Дурново, за которым и мы всячески ухаживали, дабы он, соскучившись, не раздумал бы участвовать в съемке. Когда жиды приставали к нам за деньгами, то их направляли к Дурново, который их щедро награждал, почему мы даже называли его дядюшкой, в шутку. Нам надобно было иметь частое сообщение через реку Вилию, потому что я стоял с инструментом на замковой горе, а брат Михайла с вехой забирал точки на другом берегу реки. Дурново был прикомандирован к брату и платил за перевозы через реку. Таким образом, помогал он нам в съемке плана.

Со всем этим Дурново ничему не научился; он подходил иногда к инструменту, ничего не понимая, и более забавлялся киданием камушков в воду; случалось ему по неосторожности толкнуть инструмент и двинуть его с места, что очень неприятно; но как было не потерпеть от такого щедрого товарища?

Через два дня стало везде известно, что мы занимаемся съемкой окрестностей Вильны, ибо Дурново не замедлил похвалиться своим участием в этом деле. Но дорогой дядюшка скоро отстал от нас, когда ему довелось ходить по болотам и лазить по крутизнам и когда ему негде было присесть. Дурново простился с нами, но мы еще продолжали съемку без него. Жиды тоже стали отставать от нас. Скоро мы были вынуждены оставить начатую нами съемку по причинам, которые будут ниже объяснены.