События и люди 1878–1918

Миролюбие Германии привело к тому, что для организации нашей обороны на суше и на море были исчерпаны далеко не все наши финансовые и национальные ресурсы, причем в должной степени был принят во внимание тот риск, которому должно было подвергнуться наше национальное достояние в случае войны. Мы, следовательно, страдаем теперь не из-за завоевательных тенденций, ложно приписываемых нам, а, как раз наоборот, расплачиваемся за наше почти невероятное миролюбие и доверчивость. Совершенно иными были политические принципы Антанты. О них, как и о наших непрерывных усилиях завязать дружественные сношения с отдельными странами Антанты, я уже говорил ранее. Я не хотел бы здесь, однако, оставить совершенно без внимания и те малые дела в рамках высокой политики, которые были выполнены Германией все с той же целью сгладить по возможности имевшиеся тогда противоречия и разногласия. «Кильская неделя» привлекала к нам гостей из всех стран. Мы, между прочим, искали сближения с другими народами и в нейтральной области спорта, и в области науки, устроив, например, обмен профессорами между германскими и американскими университетами; охотно разрешали посторонним офицерам знакомиться с организацией наших военных учреждений. Пусть, оглядываясь теперь назад, многие считают это ошибкой, но все это является несомненным доказательством нашего честного желания жить в мире со всеми народами.

В то же время Германия не воспользовалась ни одной из представлявшихся ей возможностей начать войну тогда, когда она могла быть уверена в своей победе.

Говоря о русско-японской войне, я уже отметил доброжелательный нейтралитет Германии по отношению к России.

Когда Англия была всецело поглощена бурской войной, мы могли бы начать войну с ней или с Францией, которая тогда, конечно, не рассчитывала бы на английскую помощь. Мы этого не сделали. Точно так же и во время русско-японской войны мы могли выступить не только против России, но и против Франции. И опять-таки не сделали этого. После того как мы преодолели описанный уже мной марокканский конфликт, во время которого отклонили мысль о войне, мы далее продемонстрировали свои мирные устремления и при дипломатическом разрешении боснийского кризиса. Теперь я обозреваю и логически объединяю все эти совершенно ясные политические события, присоединяя сюда заявления государственных деятелей Антанты — Пуанкаре, Клемансо, Извольского, Тардье и др. и, невольно потрясенный, я спрашиваю себя: как можно было строить и проводить в жизнь мирный договор, исходя из принципа германской «вины»? Несправедливый Версальский приговор не будет оправдан судом истории.

Француз Луи Гетан, лионский делегат Лиги прав человека, недавно следующим образом высказался о мировой войне: «Если мы без предубеждения, вне зависимости от того, к какому лагерю прибило нас случайностью рождения, совершенно свободно и откровенно отнесемся к делу, то прежде всего невольно напрашивается мысль о том, что война 1914 года является последствием войны 1870 года, ибо с того момента идея реванша, замаскированная в большей или меньшей степени, уже больше никогда не покидала нас». Войну же 1870 года вызвало и объявило французское правительство.

Французская империя, как известно, нуждалась в войне, чтобы бороться со все возраставшими внутренними затруднениями и все усиливавшейся нелюбовью к империи со стороны общественного мнения. Сам Гамбетта, неистовый трибун оппозиции, как-то воскликнул: «Если империя доставит нам левый берег Рейна, то я примирюсь с ней». Речь, стало быть, шла тогда о завоевательной войне. Во Франции тогда не считались с тем, что скажут завоеванные народы. «Мы сломим их волю» — так гласило право победителя. И вдруг возможность осуществления завоевательных планов ускользает от Франции. Принц Леопольд изъявил готовность снять свою кандидатуру на испанский престол ввиду вызванных этим затруднений, грозящих войной. Дело приняло для Франции плохой оборот: не стало предлога для войны. С Францией случилось то же, что с молочницей и ее разбитым кувшином в известной басне; только вместо «Прощай, теленок, корова, свинья, куры и цыплята» французы вынуждены были сказать: «Прощай, кровавые барыши, слава, победы, левый берег Рейна, даже Бельгия», ибо ведь Бельгия тоже лежит на левом берегу Рейна, о котором мечтала Франция.