События и люди. Издание пятое, исправленное и дополненное.

Что мне не нравилось в В. Л. Гинзбурге? В первую очередь его национальная ориентация. Как-то он сказал, что «при прочих равных условиях он возьмет к себе, естественно, еврея». Мне кажется, что следствием этого же является и то, что он всегда старался подчеркнуть, что является учеником Л. Д. Ландау, а не И. Е. Тамма. А жаль, в школе Ландау к нему относились свысока, несколько снисходительно. И. Я. Померанчук его даже назвал «красавчиком». Кстати, так же называл его и столь же снисходительно М. А. Леонтович. Кто был автором прозвища, не знаю.

Не нравятся мне также академические игры В. Л. Гинзбурга, точнее его неискренность в этих играх. Нет, он не «мафиози», каким был Я. Б. Зельдович или каким является И. М. Халатников. Он просто подыгрывает им за «мелкие подачки». Такими подачками я считаю, например, избрание в академию И. Л. Фабелинского и В. Б. Брагинского, за которых В. Л. Гинзбург «заплатил своей совестью». Приведу еще один пример, но уже его неискренности, проявленной во время академических игр. Было это, по-моему, в 1986 году. Я попросил В. Л. Гинзбурга поддержать мою кандидатуру, сказав, что, возможно, для меня будет дана специальная «единица». Он ответил, что голосовать за меня он будет, так как всегда голосует за всех «своих». Вместе с тем возмутился, что бывают такие специальные «единицы» и что в таких случаях он специально голосует против. Через несколько дней на экспертной комиссии, куда входил В. Л. Гинзбург, В. Д. Письменный получил 13 голосов из 13, причем такой результат был обусловлен заявлением А. П. Александрова, тогдашнего президента Академии наук, что под В. Д. Письменного выделяется специальная «единица». Вот и принципиальность В. Л. Гинзбурга, если к тому же учесть, что о работах В. Д. Письменного он ничего не слышал и не мог слышать.

Естественно, не обо всех сотрудниках теоротдела стоит рассказывать. Но вот о В. Я. Файнберге, с которым познакомился в 1952 г., я не могу не сказать. Он с самого начала понравился всем дипломникам, со всеми был очень добр, подбадривал нас, подзадоривал, сравнивал нас друг с другом, хвалил, когда ему нравился кто-либо из нас. Видно было, что он к нам неравнодушен, причем ко всем, и занимался он всеми нами, а не только своим дипломником В. Ф. Кулешовым, который, кстати, всем остальным по уровню уступал. Таким же искренним и доброжелательным он остался в моих глазах до сих пор и не только по науке, но и по реакциям на события жизни. У нас с Володей всегда были и остаются неизменно теплые, дружеские отношения, причем, что очень важно, у нас о многом схожие мнения: и об И. В. Сталине, и об А. Д. Сахарове и, что для меня важно, о В. П. Силине, которого В. Я. Файнберг всегда считал искренним во всех его поступках. Правда, я считаю, что В. Я. Файнберг отчасти видит мир в розовом свете, многое он воспринимает наивно, как Дон-Кихот, в частности и А. Д. Сахарова. Но это и нравится мне в нем. Я считаю это результатом его интернационального воспитания, свойственного многим семьям в СССР. А его донкихотство — результат общения с И. Е. Таммом, великим предводителем племени донкихотов.

В. Я. Файнберг, безусловно, квалифицированный теоретик, пользующийся высоким авторитетом и как ученый, и как лектор. Он в течение десятилетий преподает на теоркафедре физфака МГУ, где о нем и студенты, и преподаватели отзываются очень тепло. Несмотря на это и даже на национальность, в Академии наук его кандидатуру никогда всерьез не рассматривали. Думаю, это зависть, зависть к способному, которому все легко дается: и наука, и спорт, и даже жизнь, так как сам он доброжелателен и независтлив. Я его любил всегда и люблю сейчас[10].

Наконец, В. П. Силин, которого я сам выбрал своим научным руководителем. Правда, хочу заметить, что я колебался между В. Файнбергом и В. Силиным. И сделал правильный выбор: Володя все делал бы сам за меня, а Витя Силин меня муштровал. О, сколько раз я плакал по его вине и проклинал свою жизнь и тот день, когда я с ним связал свою судьбу. Но сейчас я гордо произношу, что он был и остался моим учителем, единственным человеком, которому я по гроб жизни должен и обязан. Все остальные близкие мне люди в большей степени обязаны мне, а не наоборот.

Именно В. П. Силин научил меня думать еще тогда, когда я был его дипломником и даже после, когда я стал аспирантом И. Е. Тамма, но работал и учился у В. П. Силина.

И наконец, позже, когда я был в теоретическом секторе лаборатории физики плазмы, куда я «перетащил» В. П. Силина заведующим сектором. И много позже, даже сегодня и завтра, пока я могу мыслить, он будет меня учить, как надо думать.