Сочинение

Не спускалась — скользила плавно, едва касаясь сапожками ступеней. Левой рукой, двумя пальчиками придерживала край блестящего вечернего платья, выступающий из-под подола каракулевой шубки. Узнала, приостановилась.

— Серёженька, почему ты здесь, на этаже? Что-нибудь случилось? Заглянул бы к нам. А то забросили совсем моего Алёшку… — И засмеялась отчего-то, погрозила Серёже пальцем.

На миг Серёжа увидел себя её глазами: серенькая кроличья шапка, надвинутая на лоб, замызганная курточка со следами бурой краски на рукаве, вздувшиеся на коленях форменные брюки. Сигарета, зажатая в кулаке за спиной, жгла ладонь, от дыма, который не решался выпустить при Вере Борисовне, кружилась голова, на глаза наворачивались слёзы. И от гнетущей неловкости своего положения захотелось вдруг сделать какую-нибудь дерзость — выдохнуть дым ей в лицо, выругаться, цыкнуть слюной ухарски на блестящий остренький носок её сапожка. В эту минуту он, кажется, понял Лёку.

8

Зубик не удивился, не обрадовался Серёжиному приходу. Он стоял в двери, загораживая проход, в тренировочных штанах со штрипками и в такой же синей футболке с треугольным вырезом на груди. Огненно-рыжие жёсткие волосы торчали во все стороны в беспорядке. Голова в тёмном проёме двери казалась окружённой светящимся нимбом.

«Ну, прямо святой», — усмехнулся Серёжа, отмечая про себя, что футболка у чистюли Зубика на животе грязна — налипли неизвестно откуда взявшиеся мелкие щепочки, пух.

Молчание длилось бесконечно, Зубик переступал нетерпеливо короткими кривоватыми ногами, сильная грудь вздымалась под футболкой. Серёжа чувствовал: надо что-то сказать. Он вскинул голову и тут же отвёл глаза. Зубик глядел ему в лицо так, как будто там было пустое место. От этого взгляда у Серёжи сжались зубы, онемел язык. Захотелось отчего-то потрогать голову, проверить, на месте ли. Дрогнувшая рука против воли взлетела вверх, но Серёжа сдержался. Только поправил шапку, И, растянув губы в насильственной деревянной улыбке, произнёс неуверенно и тихо:

— Ты что, не узнаёшь? Привет, Зубик.

Зубик не ответил, но от двери отошёл, пропуская Серёжу в тёмный коридор. Коридор был тесным, узким, с запахом горелого масла и лука. Поперёк коридора на верёвках сушилось бельё.

Так и не сказав ни слова и больше ни разу не взглянув на Серёжу, Зубик ушёл в комнату. Серёжа остался стоять в темноте в полной растерянности от такого приёма. Он принялся уже ругать себя за этот дурацкий визит. Ведь с самого начала знал, что от Зубика не будет толку. Зачем же шёл, спрашивается?

Но тут из комнаты донёсся знакомый раскатистый голос:

— Что копаешься? Проходи.

Серёжа разделся мигом и вбежал в комнату. Комната выглядела просторной, светлые обои с золотистыми тиснёными цветами, похожими на лилии, придавали ей опрятный, почти нарядный вид. Но мебель стояла в полном беспорядке, словно хозяева готовились к переезду или только недавно в квартире закончился ремонт.

Среди нагромождения мебели Серёжа не сразу отыскал Зубика — он сидел на корточках у подоконника, уставленного до отказа всевозможнейшими растениями. Были здесь и шарообразные кактусы, как рассерженные ежи, выставившие колючки, и плющи в аккуратных глиняных горшочках, взбегающие по оконной раме вверх… Но в большинстве своём заполняли подоконник лекарственный растения — столетник с толстым стеблем, с оборванными внизу листьями и от этого похожий на маленькую тропическую пальму, каланхоэ и ещё множество других, названия которых Серёжа не знал. Какие только травы и лечебные растения, какие только лекарства, какие только травники, гомеопаты, хирурги не перебывали в этом доме с тех пор, как летом прошлого года привезли из больницы Валентину Ильиничну, мать Зубика, из дородной белотелой женщины с величественными, неспешными движениями за два месяца превратившуюся в скелет, обтянутый пергаментно-тонкой желтоватой кожей. Но всё было напрасно, напрасно. Валентина Ильинична не прожила дома и недели. А Серёжа помнил до сих пор, как отец Зубика выносил её из такси на руках. И ещё помнил Серёжа глаза Валентины Ильиничны — тёмные провалы, в которых были только мука и усталость.

Зубик поднялся, отряхнул тренировочные штаны. Дышал он прерывисто, футболка на груди потемнела от пота.

— Поможешь, раз пришёл.

Зубик переставлял мебель. После смерти матери он менял местоположение вещей в комнате регулярно, в два месяца раз. Называлось: «переезд», «обновление обстановки».

— Ра-аз!

Взялись дружно, и железная панцирная кровать, накрытая кружевным белым покрывалом, с пышно взбитыми подушками, — бабкино наследство, с которым отец Зубика никак не хотел расстаться, — перекочевала от стены к окну.

— Два-а!

Письменный стол встал на место кровати, ударившись краем о стену так, что едва не сорвалась с гвоздя фотография Валентины Ильиничны, неловко обшитая по углам рамки чёрным крепом.

— Три! Четыре!

Платяной шкаф, переносить который было особенно тяжело — распахивались то и дело дверцы, норовя ударить по голове, — и раздвижной диван под мелодичный перезвон посуды в серванте разъехались по разным углам.