Сочинение

Серёжа ощутил несильный толчок в спину. Обернувшись, он увидел, как мелькнула в дверях сутуловатая фигура Лёки в серой шерстяной рубахе и давно не глаженных брюках, говорящих о том, что владельцу их совершенно безразлично, как выглядит он со стороны.

— Лёка! — сам не зная зачем, окликнул Серёжа Голубчикова. Но Голубчик не остановился, не оглянулся. — Лёка! — ещё раз прокричал Серёжа и вслед за Голубчиком выбежал в коридор.

Для чего вдруг понадобился ему Лёка? Именно теперь, когда всё вроде бы уладилось, не надо мучиться, сомневаться, терзать себя, думая о сочинении, о приближающемся сроке. Срок миновал. Всё в прошлом — исчезло, развеялось, забылось. И он за столько дней впервые весел, беззаботен. Зачем же омрачать праздник? Зачем стремиться к встрече, которая заведомо ничем хорошим кончиться не может?

Серёжа не знал. И не искал ответа.

У окна в конце длинного коридора вездесущий Фонарёв нашёптывал что-то на ухо Лариске Любавиной. Лариска закатывала глаза, хихикала, прикрывая ладошкой рот. Серёжа взглядом поискал Голубчика.

Но Лёки нигде не было, Лёка пропал, как будто сквозь землю провалился. Серёжа шагнул к белой застеклённой двери. За спиной, набирая силу, зазвучал дразнящий и, чудилось теперь, презрительный смех Лариски.

На лестничной площадке не было ни души. В зыбком свете матовых ламп бледно-жёлтые стены, затоптанные ступени — всё выглядело заброшенным, оголенно-унылым. Со слабым шорохом по лестнице гуляли сквозняки.

«Может быть, Лёка спустился вниз?» — подумал Серёжа.

— Эй, погоди-ка! — внезапно окликнули его.

Окликнули сверху, с маленькой тёмной площадки перед чердаком. Голос показался Серёже знакомым, Серёжа поднял голову и вздрогнул невольно. Захотелось отчего-то побыстрее повернуть обратно в зал. Но сверху уже сбегали, дробно стуча каблуками.

— О, да это Горел!

Из темноты вынырнул на свет, недобро ухмыляясь, Пашка-Упырь. Одного взгляда хватило Серёже, чтобы понять: пропал. Сам подставил голову. А может быть, не смея признаться себе, он весь вечер искал этой встречи?

Развернувшись, с необычайным проворством Серёжа кинулся к двери. Но поздно. Сзади что-то с тяжёлым грохотом обвалилось, притиснуло его к стене. Серёжа рванулся вперёд. Треснула куртка.

— Ах ты, сучонок! Отвалить хотел… — хрипло, дыша вином, бормотал в ухо ему Пашка, остервенело выкручивая руки. — Витёк, сюда давай! Поглядишь товарец!

Серёжу сбили с ног, волоком потащили вверх по лестнице, на площадку, в темноту. На середине лесенки, как утопающий, с последней отчаянной решимостью Серёжа ухватился за перила. Всё — отсюда он не сдвинется ни на шаг.

— Ну, падла! — взревел кто-то.

Серёжа почувствовал, как его ударили по лицу. Боли он не ощутил, только потемнело в глазах и голова мотнулась резко вправо. Потом влево. И — назад. Тёплая струйка побежала из носа. По щеке, по подбородку.

«Платок нужно достать. А то на свитер попадёт. Потом не отмоешь», — подумал Серёжа.

Он не различал отдельных лиц — мелькали расплывчатыми пятнами.

Их было много, тех, кто бил. Но одно Серёжа знал твёрдо: среди них Демьян.

Били молча, опасаясь привлечь внимание учителей. Точнее, не били — работали, с прерывистым напряжённым сапом хватая воздух. Серёжа даже не закрывал лицо. Он не знал, долго ли продолжалось так.

Вдруг снизу кто-то прокричал тихо:

— Атас!

И бить перестали. Сорвались, затопали, разбегаясь в разные стороны.

— Не торчи на виду, скотина! Иди умойся, — прошипел кто-то и подтолкнул Серёжу в спину.

Серёжа качнулся, но остался стоять, бессмысленно держась за перила. Он не мог двинуться с места. Тело казалось застывшим, деревянным, тело но слушалось его.

Так он стоял, не чувствуя боли, тупо глядел перед собой. И ступеньки, коричневые блестящие перила, дальняя дверь, стена — всё плыло неспешно по кругу, покачивалось, зыбилось перед глазами. К горлу подкатывала тошнота. Он торопливо сглатывал непрерывно заполняющую рот тягучую слюну. Он старался собраться с мыслями.

«Нужно уходить… Уходить отсюда…» — говорил он себе.

Снизу тем временем всё явственнее, чётче доносились чьи-то уверенные шаги. Ближе, ближе частое цоканье, и вот, приблизившись, стихло разом, как речь, прерванная на полуслове.

— Это что ещё? — услышал Серёжа требовательное, с металлом зазвучавшее.

И вновь несколько коротких шажков. С трудом Серёжа поднял голову. Прямо перед ним стояла завуч Нина Петровна. Её полная, большая грудь почти касалась Серёжиного лица. В ложбинке на груди поблёскивал эмалью медальон. А выше — грубо очерченное мужеподобное лицо со сведёнными сурово выцветшими губами.

— Горе-елов? — Минуту она глядела на Серёжу в упор, и брови изумлённо ползли вверх, и глаза круглились, вырастая. — Горелов, ну, рас… Да ты же пьян! — тонко взвизгнула тут она, притопнув ногой. И Серёже показалось: ударит.

Откуда ни возьмись рядом с Ниной Петровной появилась Клара Викторовна.

«Ну вот, одно к одному», — подумал Серёжа, с трудом приходя в себя.