Сочинение на вольную тему

— Во, вишь, я тоже сомкнул глаза, и снится: вроде подходит ко мне Игнат Яблонских, мы с ним когда-то в Бобруйске на столяров учились, редкой руки столяр был, да война его крепко покачала, что-то вскоре он и помер; подходит и спрашивает: «Это ты, Игнат, или другой кто?..» Хотел было я сказануть ему: «Ты что, слепой, своих не узнаешь?» — да передумал. «Нет, говорю, не я». Он и ушел, прихрамывая, у него были две сквозные раны в правую ногу. Выходит, дал мне отсрочку, я и проснулся… — Игнат Степанович замолкает, но вскоре снова заводит речь: — Я так скажу: раз уж надо помирать, то лучше всего делать это осенью. Хорошо, если бы хоронили утром, когда солнце только начинает отеплять землю. И чтобы бульба уже была выкопана, и жито посеяно, чтоб люди не спешили. И чтоб дождя не было. Негоже хоронить по дождю… — Он отрывает голову от стены, готовый встать, ощупывает Валеру помолодевшими глазами. Трудно даже представить, что какую-нибудь минуту назад они могли спать. — Ну так идем на кабана?

Валера молчит.

— Вопщетки, чтобы идти на зверя, надо уметь стрелять.

— Стрелять я умею. Даже на соревнования в район от школы ездил. Третье место занял.

— Или, думаешь, получится так, как с лисой? — Игнат Степанович тихонько смеется…

— Что лиса… Погуляла и пошла…

— Боишься живому зверю в глаза глянуть?

— Мертвому боюсь. Сколько того живого осталось? На одну душу по пять стрелков. Шел сегодня с автобуса, так в Яворском лесу, где развилка дороги на Курганок, все перепахано машинами. Следы диких кабанов, а человечьих больше… Значит, откуда-то приезжали, — Валера возмущается, и губы его, покрытые черным пушком, дрожат.

— Вопщетки, я слышал: в той стороне сегодня стреляли. Так они могут и до моего добраться, — забеспокоился Игнат Степанович. — Надо поспешить, а?

Валера молчит, потом спрашивает о другом:

— Так чего мы сидим, не идем в хату?

— Оно и правда. Там, наверно, и вечеря готова, а может, женка еще кое-что найдет…

И они выходят на мороз.

XX

Игнат Степанович не усидел-таки дома, через день собрался в лес.

— Пойду гляну, что там делается, — сказал жене, затягивая ремень на фуфайке. Под фуфайку надел толстый шерстяной свитер с высоким, под самый подбородок, воротом.

Связала ему свитер Соня. «В нем, тата, не страшно и во двор выйти, и работать можно», — заметила она, радуясь, что свитер пришелся как раз впору и по душе отцу. Игнат Степанович примерял его перед зеркалом, долго и внимательно рассматривал себя, словно незнакомого.

Свитер и вправду был теплый. Для мастерской — так даже слишком, особенно когда надо с деревом работать. Махнешь несколько раз рубанком — и все, упарился… Известное дело: коваль — людьми, столяр — грудьми… Зато в лес или на охоту, под фуфайку, чтоб способно было и повернуться, и затаиться где-нибудь под елкой, в самый раз. Удружила дочка на славу.

Не слишком часто наведывались дочери в Липницу, но и не чурались, как бывает. Гуня приедет из своего города, навезет батонов, баранок, наделает шуму, наговорит всякого, возьмет то, выпросит это — и снова пропала. Будто ветер прокатился, перепутал все, посрывал со своих мест. «Как там мой Лешечка?.. Догадается ли заглянуть в холодильник… а то будет голодный и детей не накормит». А дети уже школу заканчивают, да и Лешечка — плешь как зеркало, а все в маленьких ходит.

Ненамного чаще появлялась и Соня, хоть и жила ближе, в своем же районе. Игнат Степанович никому не признавался, но ее приезда ждал всегда. В ней были те спокойствие и выдержка, которые не худо бы иметь каждому мужчине. «Вопщетки, нашей породы», — открыл он как-то свою тайну жене. Она ничего не сказала: сама видела, что Игнат Степанович больше тянется к старшей дочери. Впрочем, и к ее мужику — немногословному, работящему. Он трудился на тракторе и на совесть выполнял всякую работу, как и то, что нужно было возле дома. Право думать и решать за всю семью отдал Соне. И было о чем подумать: четверо детей. Однако Соне удалось удержать их около себя, не пустить враздробь, хотя старшие уже выросли. А вот про отца она не забывала…

— Куда ты надумал? Еще то не вычихал, — не слишком строго, но все-таки попыталась отговорить Игната Степановича Марина.

— Вопщетки, должен тебе заметить, баня — святое дело. На что уже Тимох — реставрированный человек: сложили, смазали и сказали: «Живи», а и тот после полка чарку попросил, — усмехнулся он.

— Тимох — реставрированный, а ты молодец?

— А что… Валера направил меня так, что хоть в сваты иди, — стоял на своем Игнат Степанович.