Сочинения

В тазу — клубника. В крынке — молоко.
А у меня сегодня — день рожденья.
И радует смешное заблужденье,
Что до черты последней далеко.
Куда там далеко, когда она
Сама уже мне под ноги ложится.
Забыты книги, пресен вкус вина,
И хочется лишь, если ночь без сна,
Пуховыми подушками разжиться.
Всё я томлюсь, всё плачу не о том.
А время незаметно утекает.
Закат горит в окне полуслепом,
И ласточка беспечная мелькает,
Лучи крылом срезая, как серпом.

Фрайбергская могила

Эпитафии древние строже
И созвучней дыханью земли,
Но эпиграфа к вечности всё же
И тогда подобрать не могли.
Нынче нам написать не по силам,
Как писали порой в старину.
Я склонялась ко многим могилам,
Но надолго запомню одну.
Крест особенно жалок и крив там,
А на камне заметна едва
Надпись узким готическим шрифтом:
«Незабвенному»… — стёрты слова.
Ни одной сумасшедшей струною
Не встревожена мутная тишь.
Над своей, над чужой ли страною
Ты теперь, незабвенный, летишь?
Не подаст нам надгробие знака,
Не поведает жирная грязь,
Как ты воешь, господня собака,
Головой о бессмертье стучась.
И молчу я в тоске откровенной,
И сосёт меня медленный страх,
Что такой же, как ты, незабвенной,
Опущусь я однажды во прах.
Упаду, замерзая и воя,
Прямо к ночи ноябрьской на дно —
Существо безутешно живое,
Та, кому догореть не дано.

Тредиаковский в немецком трактире

Вот он идёт к немецкому трактиру.
Ему в лицо — дыханье крупных звёзд.
Немолод он, и скоро на погост,
А всё, как в детстве, неизвестен миру.
Хотя, возможно, для певца трактир
В какой-то миг и означает — мир.
Вино вином, а опыт — это опыт.
Хозяйка загрустила у окна.
В гранёной кружке плавает луна.
Он копит тишину и рифмы копит.
И каждая из них в стихи годна,
И ни одна давно уж не нужна.
О молодость! Голодные скитанья,
Священное сиротство средь людей,
Когда любая тайна мирозданья
Как будто шепчет: «Царствуй и владей!»
Теперь он сед, и не осталось тайн…
— He, liebe Wirtin, noch ein bisschen Wein![2]

Омар

I. Старость Омара