Сочинения

Утолив голод, наши соседи догнали нас и принялись за десерт; а так как мы сидели тихо, они сочли, что рядом никого нет. И вот в сигарном дыму, под действием шампанского, за изысканным десертом завязалась интимная беседа. Это беседа, проникнутая холодной рассудочностью, от которой каменеют самые стойкие чувства и гаснут самые великодушные порывы, и полная ядовитой иронии, обращающей веселый смех в издевку, изобличала душевную опустошенность людей, поглощенных только собой, не имеющих иных целей, кроме удовлетворения собственного эгоизма, порожденного временем, в которое мы живем. Только «Племянник Рамо» – памфлет на человека, который Дидро не решился опубликовать, книга, умышленно обнажающая людские язвы, может сравниться с этим устным памфлетом, свободным от каких бы то ни было побочных соображений, где словами клеймилось то, что ум еще окончательно не осудил, где все строилось лишь из развалин, все отрицалось и вместе с тем вызывало восхищение то, что признается скептицизмом: всемогущество, всеведение и всеблагость денег. Подвергнув беглому огню круг общих знакомых, злословие приступило к беспощадному обстрелу близких друзей. Когда слово взял Бисиу, я знаком дал понять, что хотел бы остаться и послушать. Мы услышали тогда одну из тех безжалостных импровизаций, за которые ценили этого художника люди с пресыщенным умом; и хотя Бисиу то и дело прерывали, его речь запечатлелась в моей памяти со стенографической точностью. И по идеям и по форме она далека была от литературных канонов: то было нагромождение мрачных картин, рисующих наше время, которому не мешало бы почаще преподносить подобные истории, – ответственность за них я возлагаю, впрочем, на рассказчика. Мимика и жесты Бисиу, голос которого то и дело менялся в зависимости от выводившихся на сцену персонажей, были, видимо, бесподобны, – судя по одобрительным возгласам трех его слушателей.

– И Растиньяк тебе отказал? – спросил Блонде у Фино.

– Наотрез.

– А ты пригрозил ему газетами? – осведомился Бисиу.

– Он только засмеялся, – ответил Фино.

– Растиньяк – прямой наследник покойного де Марсе, он преуспеет в политике, как преуспел в высшем свете, – сказал Блонде.

– Но как ему удалось сколотить себе состояние? – спросил Кутюр. – В 1819 году он ютился вместе со знаменитым Бьяншоном в жалком пансионе Латинского квартала; семья его питалась жареными майскими жуками, запивая это блюдо местным кислым вином, чтобы иметь возможность посылать ему сто франков в месяц; поместье его отца не приносило и тысячи экю; у Растиньяка на руках были брат и две сестры, а теперь…

– А теперь у него сорок тысяч франков годового дохода, – подхватил Фино, – его сестры, получив богатое приданое, удачно выданы замуж; доходы с поместья он предоставил матери.

– Еще в 1827 году у него не было ни гроша, – сказал Блонде.

– Так то было в 1827 году, – возразил Бисиу.

– Ну, а сейчас, – продолжал Фино, – он вот-вот станет министром, пэром Франции и всем, чем захочет. Года три назад он вполне благопристойно порвал с Дельфиной и женится только тогда, когда ему представится выгодная партия. Что ж, теперь-то он может жениться на аристократке! У молодчика хватило смекалки сойтись с богатой женщиной.

– Друзья мои, примите во внимание смягчающие вину обстоятельства, – сказал Блонде. – Вырвавшись из когтей нищеты, он попал в лапы пройдохи.

– Ты хорошо знаешь Нусингена, – начал Бисиу, – представь же себе, что первое время Дельфина и Растиньяк считали его покладистым. Казалось, жена для него – украшение дома, игрушка. И вот что, по-моему, делает этого человека неуязвимым с головы до ног: Нусинген отнюдь не скрывает, что жена – это вывеска для его богатства, вещь необходимая, но второстепенная в напряженной жизни политических деятелей и крупных финансистов. Он как-то сказал при мне, что Бонапарт в своих отношениях с Жозефиной вел себя глупо, по-мещански: смешно было, воспользовавшись ею, как ступенькой, пытаться затем сделать из нее подругу жизни.

– Выдающийся человек должен смотреть на женщину так, как на нее смотрят на Востоке, – заявил Блонде.