Сочинения

Дела прошлого, принесшие нам столько вреда, должны предостеречь нас на будущее время, и если людей не научил разум, их должен был бы научить опыт. Мы должны были бы перестать путаться в словах, знать, что есть разница между добротой и дряблостью: одна сохраняет добрых, другая прощает злым. Отцы наши в 1494 году оказали это милосердие друзьям Медичи, простили им все прошлое, возвысили их без различия; от этого они не переменились; наоборот, это дало им смелость начать сызнова, в надежде на то, что этот пример обеспечит им такую же безнаказанность, а кончилось это уничтожением нашей свободы; милосердие привело к тому, что нас снова затоптали, и мы вновь оказались во власти фараона. Если мы сейчас поступим так же, последствия будут те же, но к большему позору для нас; счастлив, кто учится за счет других, безумен, кто учится за свой. К чему ведут эти примеры, если не к тому, что они дают дурным гражданам смелость злоумышлять, и у тиранов поэтому никогда не переводятся сообщники и слуги? Кто не захочет быть другом тиранов, если это доставляет, пока они во Флоренции, выгоду и силу? А когда тираны в изгнании, друзья их отделываются тем, что в течение нескольких месяцев им вслед кричат ругательства, не оказывающие действия, или им приходится раз или два заплатить на несколько десятков дукатов больше налога. Все другие города стараются сделать так, чтобы граждане не стремились к восстановлению тиранов, не ухаживали за ними и с ними не няньчились, если тиран находится в городе. Мы же делаем все наоборот, потому что, когда тираны далеко, мы только и стараемся открыть им городские ворота и вернуть их обратно, а если они здесь, мы только думаем, как бы ворота закрыть, чтобы они не ушли. Это не милосердие и не великодушие; это разложение правительства, это расшатывание порядка, это жестокость к самим себе. Когда у нас нет свободы, мы ничего, кроме нее, не хотим, только о ней думаем и вздыхаем; когда она у нас есть, мы совсем забываем о том, что надо ее беречь. Вспомните, судьи, как долго и трудно тянулось для нас это время нашего рабства; вспомните, как мы молились и плакали, сколько раз давали обеты вернуть себе свободу; вспомните, что не добродетели и дела наши, а сам бог чудом ее восстановил. Когда мы брались за оружие во имя свободы, оно падало у нас из рук раньше, чем мы успевали его поднять; когда казалось, что мы смяты и придавлены! до конца, бог, повторяю, чудом вернул надо свободу, и он сделал это не для того, чтобы мы снова ее упустили; не для того дал он нам возможность оберечь свободу, чтобы мы по дряблости своей ее потеряли. Не будем искушать господа, не дадим ему отвратить от нас взор свой; не всегда хочет бог творить чудеса; он хочет, чтобы люди помогали себе сами. Хорошо! Простите мессеру Франческо, если вы только уверены, что по природе своей он впредь не будет так же вреден, как раньше, и что милосердие ваше еще больше не утвердит его во зле. Остерегайтесь слишком пугать или доводить до отчаяния друзей Медичи, если вам не известно, что они неисправимы и что безумие пытаться упрашивать тех, кого надо скрутить. Когда врачи, долгое время лечившие больного холодными примочками, видят, что это средство не помогает, они меняют лечение и начинают согревать ему кровь. Сколько раз мы хотели оздоровить город великодушием и милосердием: мы видим, что больному от этого всегда становится хуже, поэтому надо применить строгость и суровость. Напугать друзей Медичи – меньшее зло, чем придать им храбрости; пусть они лучше потеряют всякую надежду, чем слишком надеются; лучше и вернее удалить за пределы города тех, кто был бы опасен внутри. Я хотел бы, чтобы мы могли свободно разрешить всякому жить в нашем городе; однако из двух зол надо выбирать меньшее, и если враг во вне тебя пугает, то враг внутри – тебе вредит. Вы слышали о преступлениях мессера Франческо, признали их гнусными, неслыханными и невиданными, согласились, что такие вещи трудно даже себе представить и нельзя без отвращения о них слушать. Что же вы скажете, когда узнаете все, когда я покажу вам со всей ясностью источник и корень всех других его грехов и расскажу вам о тех его делах, которые превосходят всякие образцы честолюбия и алчности?