Сочинения

О том же предмете, к которому подхожу я теперь, в самое время священных обрядов, философствовал и Порфирий, но поскольку я не видел [соответствующего трактата], я не знаю, сходимся ли мы, и в чем именно. Того, кого я называю Галлом, или Аттисом, я понимаю как сущность ума, творящего и порождающего всё вплоть до низшей материи[347], содержащей в себе все логосы и причины оматериаленных эйдосов. Действительно, логосы всех <161d> не суть во всем, и в высочайших и первых причинах мы не должны искать последнее и низшее, после которого уже ничего нет, кроме разве что чего-то лишенного имени[348], с неотчетливыми примышлениями. Много суть сущностей и много творящих богов, но природа третьего творца[349], который содержит в себе раздельные логосы оматериаленных эйдосов и непрерывную цепь причин, природа предельная, преизобилующая породительной силой, <162a> простирающейся от звезд до земли — эта вот природа и есть искомый Аттис. Вероятно, следует определить это точнее: итак, мы утверждаем, что существует и некая материя, и оматериаленные эйдосы. Если не будет никакой причины прежде этих двух, мы введем, пусть и скрыто, эпикурейское учение. Ибо если не допускать ничего старейшего этих двух начал, тогда некое самопроизвольное движение и случай сложили бы их вместе. Но, скажет какой-нибудь сообразительный перипатетик вроде Ксенарха, <162b> мы видим, что причина их есть пятое, или круговращающееся, тело. Аристотель смешон, когда в суетливом любопытстве он ищет более высокую причину, равно и Теофраст; в любом случае, он забыл свои слова, ибо когда подходит к бестелесной и умопостигаемой сущности, то останавливается и не интересуется ее причиной, говоря, что она есть то, что есть но природе. Конечно, и в случае пятого тела он также должен был предположить, что его природа существует таким образом и не искать его причины, но остановиться на нем и не возвращаться назад в умопостигаемое, <162c> которое не существует по природе само но себе, разве что как пустые догадки[350]. Именно так, насколько я помню, Ксенарх говорил. Что правильно, а что нет, пусть решают сами ревностные перипатетики. Но то, что подобный взгляд неприемлем, думаю, понятно всякому, ибо, на мой взгляд, предположения Аристотеля несовершенны, когда они не приведены в согласие с положениями Платона[351], лучше же сказать, их следует привести в согласие с оракулами, данными от богов.

<162d> Это и в самом деле, похоже, достойно исследования — каким образом круговращающееся тело[352] может содержать бестелесные причины оматериаленных эйдосов. Ибо то, что это тело существует отдельно от них и становление [для него] невозможно, я думаю, ясно и очевидно. Но почему существует качественное разнообразие возникающих вещей? Откуда берется мужское и женское? Откуда различие сущих по виду в согласии с их родами, если не утверждены <163a> прежде вещей логосы и причины, приуготовленные быть образцами[353]? И если мы лишь смутно их различаем, нам следует еще более очистить глаза души. Истинное же очищение состоит в обращении взгляда внутрь себя и в уяснении того, что душа и воплощенный в тело ум подобны некоему оттиску[354] и оматериаленным эйдосам и образам. Ибо в случае тел и вещей, хоть и возникших <163b> как бестелесные, но созерцаемых в связи с телами, нет ни одной, которой в воображении ум не мог бы ухватить бестелесно. Но этого он не мог бы сделать, если бы не обладал чем-то родственным бестелесным формам. Ведь потому именно Аристотель и назвал душу местонахождением форм[355], однако же сказав, что формы существуют в ней не в действительности, но в возможности. Действительно, та душа, что обратилась к телу, имеет их лишь в возможности, но следует полагать, что та, которая не удерживается телом и, тем самым, не смешана с ним, <163c> содержит все эти бестелесные формы в действительности. Поясним это примером, который, хотя и в ином контексте, использовал в Софисте Платон. Я привожу этот пример не в качестве доказательства моего учения, ибо для его понимания нет нужды в доказательствах, но только ради интуитивного схватывания. [Оно повествует] о первых причинах, или тех, что принадлежат той же стихии[356], что и первые, если мы и в самом деле но достоинству полагаем Аттиса богом. <163d> Что же это, наконец, за пример? Платон сказал[357], что если кто-либо подражающий желает подражать так, чтобы образец оказался в точности воспроизведен, то это тяжело и трудно, и, клянусь Зевсом, едва ли не невозможно; однако то, что легко, достижимо без труда и свободно доступно, лишь кажется подражанием истинно сущим. Например, когда мы поворачиваем зеркало, то с легкостью видим в нем все отраженные вещи и можем показать отражение каждой из них. <164a> От этого примера вернемся к тому, чему он был подобием: пусть зеркало будет тем, что Аристотель называл "местом форм", сущих в возможности.