Сочинения

В Посейдонии дух греческой науки — даже внутри самой Стой — впервые обретает такую жизненную силу, что охватывает своим пониманием все области. Но здесь одновременно с полной силой происходит вторжение новой, нахлынувшей с Востока волны индивидуальной религиозной жизни; и когда теперь мир ощутил усталость и утратил силу нравственного сознания, он обратился преимущественно к религиям, которые вообще ничего не желали слышать о "ты можешь" и связывали с "ты должен" утешительную надежду на прощение грехов и искупление. Здесь наступил конец эпохи Стой.

Однако ее всемирно-историческое значение тем самым не исчезло. Нравственная серьезность Стой, ее вера в примат разума, правящего в мире и — наряду с прочим — определяющего также и наше собственное Я, и прежде всего понятие долга, продолжали завоевывать для нее все новых и новых сторонников. Если вспомнить сейчас о старом Фрице, то для нас, филологов, может быть весьма болезненной мысль о том, что понятие долга, которое сделало его стоиком, является не эллинским, а лишь эллинистическим. Однако равным образом как филологам нам нужно будет признать: греческий дух, и в особенности дух Афин, погиб оттого, что превысил свое понятие свободы, и оттого, что в нем полностью отсутствовало строгое понятие долга.

Иоганнес Лейпольдт. Греческая философия и раннехристианская аскеза [514]

I

Христианская аскеза дала наиболее густую поросль на Востоке, в Египте и Сирии, однако ее произрастание берет свое начало не от восточного семени[515].

К востоку от Средиземного моря, если не доходить до самой Индии, мы не встретим ни отшельников, ни монахов. Можно найти соблюдение множества культовых предписаний чистоты: например, общение полов признается нечистым и является препятствием для входа в святилище. Но такой запрет действует, как правило, лишь на определенное время. Издалека, вероятно, может создаться впечатление, что здесь мы имеем дело с аскетической практикой. Однако за всем этим не стоит никакого мировоззрения. Мы не слышим ничего о том, что духу надлежит победить плоть.

Также и греческая религия поначалу обходится без аскезы.

II

Однако слово "аскеза" (упражнение) происходит из Греции. Мы находим его в особом смысле сперва у философа Демокрита, в пятом столетии. Он произносит слова, позднее повторявшиеся в самых разных редакциях (также и христианами): "Большое количество людей обретают добродетель путем упражнения, а не благодаря врожденной склонности"[516]. В четвертом столетии такое словоупотребление принимает, например, Аристотель: "Известный навык и упражнение в добродетели можно обрести, живя совместно с добрыми людьми". (При этом он с полным правом ссылается на Феогниста, поэта шестого столетия, у которого, правда, мы не встретим слова "упражнение"[517].) Также и современник Аристотеля Диоген, прозванный "собакой", говорит об истинной аскезе, что в образе жизни киника в особенной мере важна привычка[518]. Но этому мнению вторит и более умеренный стоик. Музоний не удовлетворяется тем, чтобы лишь знать о благе: он упражняется в совершении блага; так и врач, наряду с познанием, не может пренебречь и упражнением. Упражнение, по его словам, тем более необходимо, что души людей "испорчены заранее (т. е. заведомо)". Так что необходимо приучить тело переносить холод, жару, жажду, голод и жесткое ложе; душа же должна научиться не бежать того, что лишь по видимости является злом[519]. Современник Музония Аполлоний Тианский особо подчеркивает одно правило: "Если будет жарко и тебе захочется пить, сделай глоток прохладной воды и выплюнь ее обратно, но не говори об этом никому"[520]: этот мыслитель заботится о том, чтобы никто не "упражнялся" из суетных побуждений (ср.: Матф. 6, 16.)

Во всех изречениях ощущается действие мировоззрения, зачастую определяемого поверхностным и односторонним взглядом на платоновское нравственное учение (все материальное, чувственное есть небытие). К этому присовокупляется распространенное желание воспитывать самого себя, стремление быть готовым ко всему, что может однажды случиться, и сохранить безусловную верность своей цели[521]. В различных кругах для этого употребляются различные средства. Раввины возводят "ограду вокруг Закона": они окружают письменную Тору устными преданиями[522]. Люди из Кумрана читают или поют хвалебные и благодарственные песни для утверждения в вере[523]. Точку вершины в искусстве душеводительства позднее ознаменуют собой духовные упражнения Игнатия Лойолы.