Сочинения

3. Нет у нас никакого средства, никакого лекарства против затруднения, которое либо разрушает [цивилизованный] образ жизни, либо [, сохраняя его,] уничтожает правосудие, — если, конечно, не сохранить древнего закона и определения, кое, согласно Гесиоду, установил Зевс, разделяя природу и полагая особо каждый из родов:

Ибо такой для людей установлен закон Громовержцем:
Звери, крылатые птицы и рыбы, пощады не зная,
Пусть поедают друг друга: сердца их не ведают правды.
Людям же правду Кронид даровал — высочайшее благо[61]

.

6. 1. Мы не можем быть несправедливыми относительно тех, кто неправосуден относительно нас. Тот, кто отрицает это положение, не оставляет для справедливости никакого пути — ни широкого, ни узкого. 2. Ибо, как мы уже говорили, природа не самодостаточна, но во многом нуждается, так что запретить ей пользоваться помощью животных — значит совершенно ее погубить и обречь на жизнь, исполненную трудностей, беспомощности и лишений необходимого. В самом деле, говорят, что несчастливо проводили жизнь первые возникшие [люди]. 3. Ибо суеверие распространяется не только на использование животных, но и на насилие над растениями. Действительно, почему более виновен зарезавший быка, нежели срубивший дуб или сливу, если и их одушевляет душа в порядке метаморфоз (κατά τήν μεταμόρφωσιν)[62]? Таковы основные аргументы стоиков и перипатетиков.

7. 1. Что же до последователей Эпикура, то они говорят так, как если бы излагали пространную генеалогию, утверждая при этом, что когда древние законодатели изучали общественную жизнь людей и их поступки друг относительно друга, то провозгласили нечестивым и бесчестным убийство человека. Возможно, некое природное и наличное (ύπαρχούσης)[63] родство человека с человеком, существующее благодаря подобию формы и души, сделало несподручным (μή προχείρως) убийство таких вот живых существ, отличных от иных, чье убийство было принято. 2. Однако же главной причиной недовольства [древних законодателей убийством] и провозглашения человекоубийства святотатством было его несоответствие целому строя [общественной] жизни. 3. Это и было началом того, что осознавшие пользу такого определения не нуждались в иных основаниях для того, чтобы не совершать таких поступков; те же, кто был не способен осознать этого в полную меру, страхом перед наказанием удерживались от беспрепятственного убийства друг друга. 4. Очевидно, что и тот и другой [мотивы) существуют и по сей день. Видящие пользу этого предписания охотно его придерживаются, не понимающие же — воздерживаются, боясь угрозы законов, установленных для людей, не способных рассуждать о полезном, и принятых большинством людей [без понимания того, что они суть].

8. 1. Ни один из писаных или неписаных законов-тех законов, которые существуют сейчас и которым естественно передаваться дальше, — не был установлен насильственно, но устанавливался [добровольно] согласившимися с ним и им пользовавшимися [мудрецами]. 2. Ибо те, кто ввел эти установления, отличались от толпы душевным разумением, а не телесной мощью и не властью, обращающей в рабство. Тех, кто прежде лишь неразумно чувствовал полезное и часто забывал [свой опыт полезного, мудрецы древности] побудили к размышлению о полезном, других же [, даже не чувствовавших пользы,] они запугали величиной наказания. 3. Ибо в том, что касается пользы, против невежества нет никакого лекарства, кроме страха перед наказанием, которое установил закон. Ибо и по сей день только страх перед наказанием удерживает обыкновенных людей и препятствует им совершать вредное — как в частной, так и в общественной жизни. 4. Если бы все в равной мере были способны видеть пользу и помнить о ней, никто не нуждался бы в законах, но каждый по собственной воле остерегался бы запрещенного и совершал предписанное. Ибо созерцания полезного и вредного достаточно, чтобы приготовить человека избегать одного и стремиться к другому. 5. Для тех же, кто не видит заранее пользы, существует угроза наказания. Она заставляет их подавлять свои порывы, ведущие к совершению неполезных поступков, в то же время она вынуждает совершать должное.